Террористы одиночки новая угроза для России — Ахмет Ярлыкапов

МОСКВА, 26 февраля, Caucasus Times. Редакция «Caucasus Times» после некоторого перерыва продолжает цикл интервью «Кавказский меловой круг» с экспертами – кавказоведами. Новые материалы будут посвящены проблемам безопасности, этнополитическим и религиозным процессам в республиках Северного Кавказа.

Ярлыкапов Ахмет Аминович – этнограф, историк. В 1999 году защитил диссертацию на соискание степени кандидата исторических наук на тему: «Ислам у степных ногайцев в XX веке (Историко-этнографическое исследование)». Работал в Институте этнологии и антропологии РАН, Центре изучения религии РГГУ. С 2012 года – эксперт в Центре проблем Кавказа и региональной безопасности МГИМО. Автор нескольких монографий и свыше 100 научных статей.

Интервью с Ахметом Ярлыкаповым подготовлено для «Caucasus Times» Сергеем Маркедоновым, доцентом кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета.

1. Caucasus Times: Сегодня внимание российских СМИ приковано к Дагестану. Аресты и задержания высокопоставленных чиновников, приглашение в республику управленцев и силовиков, не связанных своей карьерой с этим регионом РФ. В ряде изданий даже говорят о «кадровой революции» Владимира Васильева. С Вашей точки зрения, насколько уникальна эта ситуация? Какие векторы развития Дагестана могут быть после столь масштабных перестановок на республиканском Олимпе?

А.Я.: То, что сейчас происходит в Дагестане, давно назрело и перезрело. Недаром дагестанцы с ликованием встречали в 2013 году назначение Абдулатипова в республику. Усталость от охватившего Дагестан системного кризиса была столь высока, а пресловутый вертолёт, прилетевший за всесильным мэром Махачкалы Саидом Амировым, был столь вдохновляющим, что люди не скрывали своих чувств и ожидали от Рамазана Гаджимурадовича решительных действий по наведению порядка. Тем сильнее было разочарование жителей республики, на глазах у которых вместо ожидаемых ими перемен происходило складывание и укрепление очередного «клана», подмявшего под себя львиную долю бюджетных потоков. Именно поэтому сейчас Дагестан в целом спокойно воспринял и самый настоящий «десант варягов» в управленческие структуры, и резкий слом системы этнического квотирования, и достаточно унизительную манеру ареста высших чиновников республики. Вспомним, как ещё сравнительно недавно в Дагестане нервно отнеслись к попытке назначения на пост руководителя УФНС по республике человека со стороны, Владимира Радченко, как рьяно защищали это «лезгинское» место. Сегодня же не то, что никто не возразил, новые назначения происходят при практически единодушном одобрении населения и молчании элит, предпочитающих наблюдать за действиями «варягов» и федеральных силовиков. Ответная волна против «варягов», которая поднялась в социальных сетях и мессенджерах, в основном содержит материалы без авторства и не может восприниматься как попытка организованного противодействия проводимым преобразованиям.

Нынешняя ситуация в Дагестане уникальна размахом антикоррупционной борьбы и масштабом привлечения управленцев со стороны. По сути, в республике установлено прямое управление из Центра, о чем свидетельствуют расставленные на ключевые позиции фигуры. Многие из них формально этнически не русские (или не совсем русские), имеющие опыт работы в регионах (в частности, в Татарстане), что лишь подчеркивает значимость сказанных Васильевым слов о том, что в Дагестан «пришла Россия». Именно Россия, а не русские.

После того, как специальные мероприятия, которые проводятся сейчас в Дагестане, придут к своему логическому завершению, республика уже не будет прежней пусть бедной, но все же достаточно автономной территорией в составе России. Вольницу, которая досталась Дагестану в лихие 1990-е годы, нельзя оценивать однозначно. С одной стороны, она имела множество негативных последствий, поскольку государство в Дагестане перестало оказывать услуги населению, которое было вынуждено самоорганизовываться, часто налаживая самостоятельно даже медицинские пункты в селениях или устраивая дороги за счет частных средств. Это развратило управленческую элиту, которая паразитировала на бюджете и абсолютно не была заинтересована в развитии региона. Зачем, если деньги за лояльность исправно идут из Центра? В то же время парадоксальным образом дагестанское общество является достаточно свободным — не в обиду будет сказано другим субъектам Северного Кавказа, но в Дагестане существуют свободные СМИ, которые открыто поднимают животрепещущие проблемы. Другое дело, что до последнего времени они играли роль собаки, которая лает на идущий караван коррупционной системы, но все же. Так вот, проводимая Центром в Дагестане чистка неминуемо приведет к завершению вольницы, слому прежних основ местной этнополитики, включающих доступ к высшим должностям для представителей трех крупнейших народов республики, к росту присутствия государства. Но вот вопрос — удастся ли это произвести максимально безболезненно и бесконфликтно? Ведь помимо того, что затрагиваются интересы разных коррумпированных групп, предполагается и возврат рядовых дагестанцев в правовое поле. Они, может, этого и хотели бы, но в течении двух десятилетий привыкали к другим реалиям. Это, наверное, самое трудное – не просто убедить дагестанцев в том, что лучше получать легальные социальные услуги и работать в правовом поле, но и сделать так, чтобы им это было выгодно. А это уже требует не перестановок на республиканском Олимпе, а долгой и кропотливой работы. Нам лишь остается пожелать успехов новой команде на этом трудном поприще.

Caucasus Times: В дискуссиях о Дагестане своеобразным фирменным знаком стало понятие «кланы». И как говорил классик, «слова у нас до важного самого в привычку входят, ветшают, как платья». Эти разговоры о кланах порой выглядят, как ритуал. Надо показать некое понимание (точнее представление о понимании) северокавказской специфики, вот Вам кланы. Вы, как кавказовед, выходец из Дагестана скажите, что же такое эти самые дагестанские кланы? Или это попросту конструкт, за которым пустота? И если нет, то вокруг чего они структурируются, какую общественно-политическую, социально-экономическую роль играют?

А.Я.: Как этнограф, я, наверное, дольше остальных сопротивлялся этому понятию. И до сих пор стараюсь как можно реже к нему прибегать. Поскольку изначально клан – это семейство, род. Родственные отношения базовые для клана. И даже «клан» в мафиозном уже смысле – это та же «семья», отношения внутри такой группы мало отличаются от семейных. Именно поэтому к таким группам допустимо употребление слова «клан».

То же, с чем мы сталкиваемся в Дагестане (а шире – на всем Северном Кавказе, еще шире – и по всей России), это строго говоря, никакие не кланы. В Дагестане, например, они не только не ограничиваются рамками одной семьи, они не ограничиваются также и рамками одной этнической группы. Да, верхушку таких «кланов» могут создавать представители какой-нибудь фамилии, или выходцы из одного села (отсюда их названия – «мекегинский клан», «левашинский клан» и т.д.). Но многие активные участники могут быть выходцами из других сел, городов, представителями разных народов, которых в Дагестане, как известно, не один десяток. Основа существования этих группировок, назовем их «кланами» в кавычках – это доступ к главному ресурсу, власти, следовательно, и к финансовым потокам. Освоение бюджетных средств – основа существования таких «кланов». Очевидно, что «просто так» бюджетные потоки не освоишь. Именно поэтому чиновникам необходимы «свои» бизнесмены и управленцы. Причем практически обязательно, чтобы эти люди были знакомы с силовыми методами ведения дел, поэтому «кланы», как правило, довольно легко находят себе еще и дополнительный силовой ресурс. При этом в выборе средств «кланы» довольно неразборчивы – они могли привлекать для решения силовых задач как преступные группы, так и «лес», т.е. бандитское подполье. Несомненно, что «кланы» — явление деструктивное, работающее на собственное обогащение. В этом смысле «кланам» одинаково чужды как интересы государства, так и интересы простых жителей региона.

Caucasus Times: Одним из приоритетов Ваших исследований является роль ислама в северокавказском обществе и в целом в России. На эту тему также немало спекуляций, а порой и недобросовестных, провокационных суждений. Как бы Вы определили роль ислама в Дагестане, на российском Кавказе в целом? Что мы видим реисламизацию, «возрождение религии», новое открытие и новое прочтение ислама?

А.Я.: Ислам для подавляющего большинства представителей народов Северного Кавказа является не только духовной традицией и духовным ориентиром, но и неотъемлемой частью идентичности. Ещё в суровые атеистические советские годы ислам сохранялся в умах людей благодаря крепкой спайке этнической и религиозной идентичности. Для ингуша или кабардинца было естественно, что они мусульмане, поскольку эти понятия были крепко связаны. Человек мог ничего не знать про ислам, не уметь молиться и поститься, но он был глубоко убеждён, что является мусульманином. Регионов же, где сохранялось живое бытование исламской религии, оставалось немного. К таким относились некоторые районы Дагестана и Чечено-Ингушетии. Северо-Западный Кавказ испытал самый тяжелый удар со стороны атеистической пропагандистской машины. Именно поэтому я предпочитаю говорить о том, что большая часть Северного Кавказа с конца 1980-х годов переживает не возрождение ислама – так получилось, что после десятилетий государственного атеизма там уже было нечего возрождать, – а реисламизацию, которая основывалась лишь на общих представлениях о том, какой ислам «традиционно» тут бытовал. И процессы эти все еще далеки от завершения – даже в таком исламизированном регионе, как Дагестан, все еще чувствуется дефицит хороших знатоков ислама, которые могли бы давать достойный богословский ответ экстремистам.

Несмотря на то, что основные центры исламской религии расположены за пределами России, мусульманская община нашей страны, за исключением периода целенаправленного подавления религии в СССР, никогда не представляла собой глубокую провинцию исламского мира. В целом и Поволжье, и Крым, и Северный Кавказ развивались динамично и самобытно, не теряя связей с Ближним Востоком. В XX век российская мусульманская община вступила динамично развивающейся, полной реформаторских идей и перспектив. Однако постсоветская реисламизация показала, насколько важными оказались для наших мусульман зарубежные центры ислама, особенно на Ближнем Востоке. Поэтому важно рассматривать процессы в мусульманских сообществах страны в контексте того, что происходит на Ближнем Востоке.

В целом же мы являемся свидетелями динамичных процессов, которые быстро меняют облик мусульманского сообщества на Северном Кавказе. Динамика настолько потрясающая, что выезд в «поле» с периодичностью раз в полгода уже дает серьезно изменившуюся картину. Растет мозаичность мусульманского сообщества, появляются новые группы, ислам становится активным игроком не только в духовной сфере, но и в сфере правовой, экономической, образовательной и т.д. У многих исследователей есть соблазн охарактеризовать современное состояние мусульманского сообщества Северного Кавказа как «кризис». Но я бы сказал, что это все что угодно, но не кризис. Ведь находящиеся в кризисе сообщества не демонстрируют такую динамику изменений. Я бы назвал это процессом поиска. Сила ислама в заложенном в него плюрализме, который позволяет находящейся в состоянии постоянной дискуссии умме нащупывать ответы на самые трудные вызовы времени.

Caucasus Times: Сегодня любой разговор про ислам неизбежно скатывается к проблемам радикализма. От этого трудно уйти, ведь наиболее опасная террористическая организация присвоила себе имя «Исламское государство». Понятно, что она не имеет права говорить от лица всех мусульман, но, по крайней мере, пытается это делать. В какой мере «ИГ» опасно для Северного Кавказа? Можно ли говорить о том, что после существенных поражений в Сирии и в Ираке выходцы из Дагестана, Чечни, других субъектов СКФО вернутся на родину?

А.Я.: Я сторонник того, чтобы относиться к ИГ серьезно и не приуменьшать его опасность. Увы, поражение «на земле» никак не отражается на популярности этого террористического образования. Сохранилась мощнейшая пропагандистская машина, которая одним из основных языков своей деятельности наряду с арабским и английским избрала и русский. Материалы переводятся молниеносно, используются все мыслимые и современнейшие средства доставки пропагандистских материалов до потребителя. Конечно, тысячи молодых людей, покинувших Северный Кавказ ради призрачного «халифата», который им обещал ИГ, будут искать способы вернуться на родину. Но для подавляющего большинства из них это практически невыполнимая задача. Многие потеряли российские паспорта, когда ступили на территории, контролируемые ИГ. Те, кому удается правдой и неправдой обрести хоть какие-то паспорта, стараются либо осесть в Турции, либо перебраться в Европу. Здесь проблема в другом. Во-первых, мы мало чего знаем о той вербовочной сети ИГ на территории нашей страны, которая так эффективно сработала. В ней было задействовано немало выходцев с Северного Кавказа. Велика вероятность того, что они остались в России. Как они могут сработать – одному Богу известно. Ведь сеть вербовщиков легко может быть переквалифицирована в сеть террористов.

Во-вторых, на Северном Кавказе сохраняется высокий уровень радикализации среди молодежи. Исследования социологов подтверждают наблюдения антропологов, которые говорят о том, что существует устойчивая группа молодежи, которая видит выход из поразившего регион системного кризиса в насильственных действиях с целью установления шариатского правления (естественно, в их понимании, имеющем мало общего с устоявшимся). В частности, исследования, которые проводил известный дагестанский социолог Заид Абдулагатов, показывают, что свыше 3% опрошенных молодых людей выражали готовность присоединиться к ИГ, а около 20% молодых людей говорили о том, что они не могут быть патриотами нешариатского государства. Эти люди – основной источник тех, кто выражает новую тенденцию в развитии терроризма. Я имею в виду так называемых «одиноких волков». Поражения ИГ на Ближнем Востоке привели к тому, что финансирование его сторонников практически прекратилось. Однако самих сторонников имеется в избытке. Они никак не связаны с самим ИГ, ни организационно, ни финансово. Единственное, что их связывает с самой организацией – это идеология. Желая действовать в соответствии с этой идеологией, молодые люди идут на совершение террористических актов, с использованием подручных средств. Отсюда известные всем прошлогодние атаки с использованием ножей в Сургуте и Каспийске, а также недавняя чудовищная трагедия в Кизляре, когда террорист расстрелял из охотничьего ружья прихожан православного храма. Эти террористы-одиночки на самом деле намного опаснее тех, кто уехал в Сирию и гипотетически может вернуться на родину. Их очень трудно распознать – как правило, они практически никак не проявляют себя до совершения атаки. Скорее всего, именно они и станут серьезным вызовом для нашего общества в ближайшее время