Северный Кавказ между социальной апатией и агрессией
ПРАГА, 19 сентября, Caucasus Times. Резко обострившееся в последние годы международное положение и нарастание кризисных явлений в России оказывают самое непосредственное влияние на ситуацию в северокавказских республиках Российской Федерации. Эксперты по Кавказу едины в том, что, являясь наиболее сложным в этнокультурном, языковом и конфессиональном отношении регионом России, Северный Кавказ «очень чутко и порой гипертрофированно реагирует на каждый общероссийский кризис».[1] Современное положение на Северном Кавказе, всесторонний анализ которого содержится в данной книге, в очередной раз подтверждает правильность этого наблюдения.
Традиционная и крайне болезненная для России проблема – качество и эффективность власти и отношение между властью и народом – на Северном Кавказе в силу местного исторического наследия и этнокультурных особенностей приобретает особенно острый и взрывоопасный характер. По мнению многих авторитетных экспертов, в современной рыночной России уже построено общество классического социал-дарвинизма, функционирующее по принципу «выживает сильнейший» и отличающееся глубокой социальной и ментальной пропастью между верхами и низами. Так, по подсчетам признанных историков, если в Российской империи в начале ХХ века незадолго до потрясений 1917 г. доходы 10% наиболее обеспеченных людей превышали доходы 10% самой бедной части населения в 5,8 раз (децильный коэффициент), то в современной России эта разница в доходах самых богатых и самых бедных достигает 16 раз.[2] Таким образом, уровень социального неравенства в современной Российской Федерации превысил уровень неравенства в царской России начала ХХ века почти в 3 раза. Это сомнительное достижение современной российской власти выглядит особенно двусмысленно и нелицеприятно на фоне столетия российских революций 1917 года. Навязываемая населению России социал-дарвинистская модель крайне тяжело приживается на Северном Кавказе, вызывая целый ряд негативных побочных процессов.
В российском медийном пространстве в целом и в новостных программах ведущих телеканалов в частности, где доминируют криминальная хроника и стихийные бедствия, северокавказские республики периодически упоминаются лишь в контексте имевших там место непременно успешных антитеррористических операций либо природных катаклизмов. Регулярные победные реляции российских СМИ о бесконечных успехах силовых структур в борьбе с северокавказским террористическим подпольем, однако, являются косвенным свидетельством того, что нынешняя социальная среда в северокавказских республиках России постоянно порождает и питает террористическую активность.
Вдумчивый, системный и заинтересованный анализ сложных социальных процессов, имеющих место на Северном Кавказе, полностью отсутствует и широкая общественность не только в России, но и на самом Северном Кавказе имеет крайне слабое представление о северокавказских реалиях и корнях существующих там проблем. Между тем, сделанный авторитетными экспертами более десяти лет назад неутешительный диагноз ситуации на Северном Кавказе ничуть не утратил своей актуальности и в наши дни. Так, по мнению признанных кавказоведов, «с 1991 года идет медленный, но верный процесс утраты Россией своего суверенитета на Северном Кавказе», имеет место «фактический выход региона из государственно-правового поля Российской Федерации… «Приватизировав» общефедеральные правовые нормы, люди, облаченные властью, ставят подведомственную им территорию вне пространства российской государственности».[3]
Характеризуя непростые отношения между властью и обществом в северокавказских республиках, В. Дегоев и Р. Ибрагимов констатируют: «Коррумпированной власти не дано быть сильной по определению. Прекрасно это понимая, она старается максимально вооружиться против ненавидящего её общества поддержкой Москвы, раздутыми штатами силовых министерств, союзом с местными олигархическими (читай – криминальными) структурами, прямым или закамуфлированным подкупом клановых лидеров, религиозных авторитетов…».[4]
Смысл существования и приоритеты северокавказских политических элит, заключающиеся в максимализации материальных дивидендов и в собственном расширенном воспроизводстве, определяют специфику их отношений с федеральным центром. По мнению экспертов, «для обеспечения бесперебойности работы административно-коррупционной машины этнократизированная власть идет на любые ухищрения. Ей важно убедить Кремль в том, что она незаменима в данных обстоятельствах. Именно поэтому «данные обстоятельства» создаются искусственно… Местной этнократической и криминализированной власти атмосфера чрезвычайщины нужна, как воздух. Это один из способов оправдать свое существование, доказать Кремлю свою незаменимость и заставить его не только смотреть сквозь пальцы на творящийся на местах административно-судебный произвол, но еще и платить этнократам дань за их лояльность к центру. Свой излюбленный девиз – «нельзя раскачивать лодку!» — северокавказские феодальные князьки адресуют прежде всего Москве. А та рада его повторять, делая вид, будто не понимает, что за этим кроется элементарный шантаж».[5]
Важной отличительной чертой современных политических элит в республиках Северного Кавказа является то, что принцип отбора и расстановки кадров на ключевые государственные должности определяется не профессиональными и деловыми качествами, а личной преданностью, лояльностью и родственными связями. В результате политические элиты Северного Кавказа, достигнув виртуозного мастерства в реализации коррупционных проектов и выкачивании бюджетных средств, оказываются совершенно беспомощными в решении все более острых социально-экономических вопросов и конкретных проблем в сфере здравоохранения, образования и местного хозяйства. Нельзя не согласиться с тем, что власть на Северном Кавказе «не делает порой даже элементарного из того, к чему она призвана испокон веков».[6] В условиях коллапса местной промышленности, галопирующей безработицы и массового трудовой миграции населения из северокавказских республик недееспособность местных властей выглядит все более нетерпимой и скандальной.
Накапливающиеся и нерешаемые социально-экономические проблемы, неэффективность и коррумпированность властных структур, резкое социальное расслоение и отсутствие зримых позитивных перспектив ведут к нарастанию разрыва между властью и обществом и усилению протестных настроений. Эти настроения часто проявляются в форме либо социальной апатии, характерной прежде всего для старшего поколения, либо социальной агрессии, свойственной наиболее активной и динамичной части молодежи.
Ситуация усугубляется тем, что возникший в результате развала СССР и дискредитации коммунистического проекта идеологический вакуум наполняется, вопреки либеральным ожиданиям, не демократическими «общечеловеческими» ценностями, а реанимацией агрессивных этноцентристских стереотипов. Длительное время насаждаемые в России либеральные и рыночные идеи, предполагающие свободную конкуренцию между людьми, спровоцировали на Северном Кавказе «возрождение деструктивных социально-культурных кодов и поведенческих норм, принятых в патриархально-родовую эпоху».[7] То обстоятельство, что современные носители этих «деструктивных социально-культурных кодов» на Кавказе вооружены суперсовременными гаджетами, являясь постоянными и весьма продвинутыми пользователями социальных сетей, придает данному процессу особую взрывоопасность.
Еще одной важной отличительной чертой северокавказских республик, да и всех постсоветских государств в целом, является весьма вольное, подчас бесцеремонное обращение с историческим прошлым и энергичное конструирование и тиражирование агрессивных этноцентристских мифов с совершенно определенными политическими целями. Давно замечено, что именно с помощью профессиональных историков современные элиты «изобретают и конструируют историко-культурную традицию, чтобы утвердить свой статус и легитимность».[8] Общеизвестно, что история – это политика, опрокинутая в прошлое. Историческая наука традиционно выступает в роли эффективного и респектабельного инструмента легитимизации действий политических элит. Как иронично заметил по этому поводу известный историк-кавказовед, самый простой и быстрый способ «удовлетворить естественную духовную потребность малого народа в большой истории – придумать ее».[9] Однако «придумывание истории» моментально принимает весьма уродливые формы мифотворчества с явным привкусом примитивного этноцентризма. Специфика Северного Кавказа, однако, состоит в том, что воспроизводство и насаждение здесь агрессивных этноцентристских мифов, подразумевающих создание образа врага в лице соседей и перетягивание «исторического одеяла» на себя здесь особенно опасно в силу исторически сложившейся полиэтничности и поликонфессиональности данного региона, где так легко нарушить хрупкий этнокультурный баланс.
[1] Дегоев, В.В. Введение в политическую историю Северного Кавказа (XVI век – 1917 год). М., 2009. С. 38.
[2] Никонов, В. Крушение России. 1917. Москва: Издательство АСТ, 2015. С. 36.
[3] Дегоев, В., Ибрагимов, Р. Северный Кавказ: постсоветские итоги как руководство к действию. М., 2006. С. 7.
[4] Там же.
[5] Там же. С. 8.
[6] Там же. С. 9.
[7] Там же. С. 18.
[8] Тишков, В.А. Реквием по этносу. Исследования по социально-культурной антропологии. М., 2003. С. 124.
[9] Кавказский вектор российской политики. Сборник документов. Том 1. Составители: М.А. Волхонский, В.М. Муханов. М., 2011. С. 4.
Автор: Кирилл Шевченко, доктор исторических наук.
