Признание, которое изменило все и не изменило ничего
ВАШИНГТОН, 27 августа. Автор — Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра международных и стратегических исследований, Вашингтон, США, специально для Caucasus Times.
Пять лет назад, 26 августа 2008 года Россия признала независимость Абхазии и Южной Осетии. Сегодня кавказские сюжеты значительно потеснены с первых страниц газет и топов информационных агентств. Ситуация вокруг Сирии, Египта, «иранский вопрос» и неопределенность вокруг Афганистана вышли на первый план.
Однако интерес к положению дел на Кавказе не ослабевает. Отчасти он подогревается предстоящей сочинской Олимпиадой, которая пройдет неподалеку от реки Псоу, отделяющую Россию от Абхазии. Этот рубеж Москва считает межгосударственной российско-абхазской границей, а Грузия и подавляющее большинство стран-членов ООН – границей между нет и РФ. Но помимо олимпийской конъюнктуры интерес к российской политике на абхазском и югоосетинском направлении определяется и другими резонами. В США и странах Европы многие опасаются, что признание бывших автономных образований станет прецедентом для перекройки границ на постсоветском пространстве. В условиях, когда отношения между Западом и Москвой далеки от идеала, подобные опасения сохраняются, даже если они выглядят эмоциональным преувеличением и инерцией времен «холодной войны».
Как бы то ни было, а события пятилетней давности стали самым резким отталкиванием между Москвой и Вашингтоном за все время после распада СССР. Однако опасения по поводу изменения границ есть не только в странах Запада. Стоит отметить, что Турция и Иран, имеющие свои особые приоритеты и свою мотивацию в отношениях с разными центрами силы также не поспешили присоединяться к России. И если в случае с Анкарой это можно объяснить турецким участием в НАТО, то в случае с Тегераном речь идет о геополитическом консерватизме и желании поддержать имеющийся статус-кво. Таким образом, сегодня, через пять лет после признания независимости Абхазии и Южной Осетии Россией на Кавказе сосуществуют две реальности. В первой есть территориально целостная Грузия и «оккупация» ее территорий, хотя столь резкие оценки разделяют далеко не все страны НАТО и ЕС. В другой есть два независимых государства, с которыми установлены дипломатические отношения и над которыми взят военно-политический патронаж. В какой же мере день 26 августа 2008 года изменил положение дел в Закавказье и в Евразии в целом?
Однозначного ответа на этот вопрос нет и быть не может. С одной стороны, решение Кремля изменило все. Впервые после подписания Беловежских соглашений межреспубликанские границы были подвергнуты пересмотру. Создан прецедент признания в качестве суверенных государств не союзных республик, а автономий в составе них. Конечно, можно вспомнить советское еще законодательство (Закон от 3 апреля 1990 года) о порядке выхода из состава СССР, которое создавало возможности для такого развития. Однако для этого предполагались определенные процедурные механизмы (референдумы, например), которые не проводились, что называется в «полном составе» или прошли уже в условиях эскалации конфликта. Или после завершения их военной фазы. Как бы то ни было, а с распадом единого Союза ССР, его законодательство перестало служить основой для правовых споров (тем паче, что Беловежские соглашения подвели под ним жирную черту), хотя в политическом дискурсе апелляции к нему остались. В августе же 2008 года первый раз бывшие автономии заявили о себе, как признанные образования не только де-факто, но и де-юре. И не только Москва с этим согласилась. Можно сколько угодно иронизировать по поводу признаний абхазской и югоосетинской независимости со стороны Никарагуа, Венесуэлы, Науру или Тувалу, а также многочисленных «колебаний» позиции Вануату. Но с точки зрения формального права в ООН даже экзотические островные государства Океании имеют одинаковое право голоса с постоянными членами Совбеза и участниками «ядерного клуба».
Но с другой стороны, решение от 26 августа 2008 года принципиально ничего не изменило. Во-первых, не стоит рассматривать самоопределение Абхазии и Южной Осетии в отрыве от международного контекста. И в этом контексте трудно не увидеть роста сепаратистских настроений. Не только на окраинах бывшего СССР, но и внутри Евросоюза. Проблема Каталонии и страны Басков в Испании, Шотландия в Великобритании, раскол между фламандской и валлонской общинами в Бельгии и неразрешенная проблема Кипра — вот далеко не полный перечень проблем. Конфликты в Абхазии и в Южной Осетии проходили параллельно с самоопределением бывших югославских республик. И в первом, и во втором случае распад многоэтничного государства происходил совсем не в соответствии с четким «пограничным принципом». Косово стало первым автономным образованием бывшей СФРЮ, получившим международную легитимацию и ставшим прецедентом далеко не только для Балкан. За два года до этого в самостоятельное политическое плавание отправилась Черногория, имевшая статус союзной республики, но сохранявшая до определенного времени общее политико-правовое пространство с Сербией. Сегодняшняя Босния и Герцеговина, хотя формально и является единой, похожа, скорее на «матрешечное государство» с двумя образованиями в рамках одного (Республика Сербская и Мусульмано-Хорватская федерация), устойчивыми ресурсами электоральной поддержки этнических националистов и мягким апартеидом внутри. И если сегодня многие оппоненты России пеняют ей на финансовую подпитку Абхазии и Южной Осетии, то убери США и ЕС свою поддержку «территориальной целостности» Боснии и Герцеговины, никто не даст стопроцентных гарантий от повторения сценариев 1990-х годов. Меняется мир, меняются идентичности. И роль России тут, хоть и важна, но не может быть оценена, как единственный фактор.
Во-вторых, если мы внимательно просмотрим большинство работ, которые так или иначе были посвящены августовскому конфликту 2008 года, то мы увидим, что «по умолчанию» в них принимается тезис о том, что Абхазия и Южная Осетия были потеряны для Грузии в 2008 году. На этом пункте часто сходятся грузинские политики и политологи и их российские коллеги. Только для одних это — «аннексия и оккупация» грузинских земель, а для других — спасение соотечественников от «геноцида».
Между тем, потеря двух бывших автономий Грузинской ССР случилась не в 2008 году, и не в результате августовской войны пятилетней давности. Эти образования наметили свой путь вне независимой Грузии еще в начале 1990-х годов. Притом, что у Южной Осетии в отличие от Абхазии была возможность для возвращения. Тому есть много причин (и более мягкий характер противоборства в начале 1990-х годов, и большая степень интеграции осетин в состав грузинского социума в период до начала конфликта). Однако в течение двух десятилетий Грузия, по крайней мере, трижды (1991, 2004 и 2008) лишала Южную Осетию такой возможности. Что же касается Абхазии, то даже в советский период ее пребывание в составе Грузинской ССР доставляло немало беспокойства и союзному и республиканскому руководству в Москве и в Тбилиси соответственно. С распадом же СССР Абхазия начала также отделяться от Грузии, как та отделилась от Советского Союза. И здесь самое время сказать несколько слов о процессе самого распада единого союзного государства. Вопрос ведь не в том, было ли его существование абсолютным злом или столь же абсолютным благом для его граждан. Ключевая проблема заключается в характере самого процесса распада. Так вот в 1990-1991 гг. этот процесс происходил не на основе силы права и компромисса, а на основе политической целесообразности и права силы. У кого сил и ресурсов было больше, тот смог обеспечить относительно мирный выход из Союза, у кого их оказалось недостаточно (плюс прибавим к этому просчеты при определении собственных перспектив, замешанные на крайнем этническом национализме). Весь этот «коктейль» привел к конфликтам, формированию первого статус-кво по их итогам, а также стремлению проигравших участников противоборств «отыграться». Август 2008 года стал пиком и крайним проявлением регионального «реваншизма». Однако попытки переиграть старый статус-кво в случае с Абхазией и Южной Осетией базировались на том, что они уже не входили в правовое и политическое пространство Грузии. Это были два отрезанных ломтя, которые Тбилиси хотел быстро и с помощью внешнего воздействия (которое, конечно же, ни в коем не стоит переоценивать) хотел «пришить» обратно. Данная операция не удалась. Поскольку же речь шла не просто о неудаче, а о большом провале, «отрезанное состояние» получило формально-правовую интерпретацию (точнее будет сказать интерпретацию, сработанную под правовую).
В итоге в постсоветской Евразии появились два частично признанных государства, совершившие «бегство от Грузии». Однако на этом процесс их развития не завершился, а напротив, продолжился. Пять лет — ничтожный по историческим меркам срок, чтобы делать какие-то далеко идущие выводы. Однако предварительные итоги частичного признания Абхазии и Южной Осетии мы можем подвести. Новый статус, с одной стороны, дал этим республикам очень многое. Они стали претендовать на международную субъектность. Участие в консультациях в Женеве (пусть и не в статусе полноправного государства, но в качестве особого образования), визиты латиноамериканских дипломатов и поездки в страны Южной Америки, дискуссии в зарубежных «мозговых центрах» о «кооперации без признания» или хотя бы недавняя абхазская презентация в Европейском парламенте. Еще несколько лет назад такого не могли себе представить ни в Цхинвали, ни в Сухуми. До 2008 года там даже не могли рассчитывать на открытие российского посольства и окончательный отказ Кремля от признания грузинской территориальной целостности. Теперь у Абхазии и у Южной Осетии все это появилось. Грузинский фактор сегодня в общественной повестке дня двух республик занимает не слишком большое место. Но с другой стороны, обе республики получили новый набор проблем, который раньше либо вовсе отсутствовал, либо был не слишком важным, чтобы брать его в расчет. Абхазия и Южная Осетия, освободившись от грузинской угрозы, стали намного в большей степени зависеть от России, ее внутриполитического развития и внешней политики. Военные базы, большее бюджетное финансирование вкупе с большим политическим влиянием Москвы и без всякого альтруизма со стороны последней.
В какой степени это именно тот выбор, за который боролись абхазское и югоосетинское движение в течение двух десятилетий? Однозначного ответа на этот вопрос также не существует. Точнее он во многом зависит от действий России, Грузии, нерегиональных игроков и самих политических лидеров двух частично признанных образований
Абхазия и Южная Осетия даже будучи свободными от грузинского прошлого, имеет разновекторные политические цели. Абхазия нацелена на значительное уплотнение за счет сирийских черкесов, для нее это прилив сил. Ю. Осетия стремится воссоединиться с Северной половинкой, что де факто означает вхождение в РФ. Грузия выиграет в одном случае, — если Саакашвили найдет в себе мужество признать бывшие автономии свободными и независимымии официально и навсегда.