Отголоски «пятидневной войны»: «бордеризация»
Автор — Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета, специально для Caucasus Times
ПРАГА, 6 августа,Caucasus Times. 8 августа 2015 года исполняется семь лет с момента начала «пятидневной войны». В 2008 году эскалация двух этнополитических конфликтов в Южной Осети и в Абхазии привела к российскому военному вмешательству. Через две недели после этого Москва признала независимость двух де-факто образований. Статус-кво, сложившийся в Закавказье после распада Советского Союза, был разрушен. Началось складывание нового баланса сил и интересов.
До 2008 года с формальной точки зрения Москва играла роль медиатора в урегулировании двух конфликтов. При этом российские подходы не были чем-то раз и навсегда данным и неизменным. На протяжении полутора десятков лет они менялись в зависимости от внутрироссийской ситуации (в особенности на Северном Кавказе), динамики взаимоотношений между Россией и непризнанными республиками, а также «материнскими государствами», к которым те были «приписаны», не говоря уже о сложном и противоречивом контексте отношений РФ и Запада.
Семь лет назад ситуация поменялась. Был создан прецедент пересмотра беловежских принципов, предполагавших незыблемыми межреспубликанские границы, созданные во времена СССР и признание в качестве суверенных государств только союзных республик, но не автономий. Новый статус-кво выглядит более или менее устойчивым. Москва выступает в роли гаранта абхазского и югоосетинского самоопределения (не абстрактного самоопределения, а отделения от Грузии). Она является военно-политическим патроном двух республик. Тбилиси качнулся в сторону Запада. Надежды на корректировку внешнеполитического курса с уходом Михаила Саакашвили не оправдались. И представители «Грузинской мечты» проводят ту же политику, ориентированную на Запад (европейскую и североатлантическую интеграцию).
Впрочем, тут есть свои нюансы. Наряду с наращиванием контактов с США и их союзниками в грузинском обществе зреет и разочарование в Западе. Недавний социологический опрос американского Национального демократического института (NDI) (он проводился в марте-апреле 2015 года) показал интересные результаты. Согласно данным исследования 68% высказались положительно о факте подписания Соглашения об Ассоциации с Евросоюзом, а для 16% оно неприемлемо. 65% заявили о правильности пути по вступлению в НАТО (только 20% высказались против этого курса). Но при этом 31% респондентов заявили, что они готовы к вступлению в Евразийский союз, то есть к присоединению к интеграционному объединению, продвигаемому Россией и лично ее президентом Владимиром Путиным. По справедливому замечанию политолога Давида Гамцемлидзе, «этот союз в Грузии воспринимается исключительно как российский проект и считается формой исторического примирения именно с Россией, а не с Казахстаном или Белоруссией».
В этом контексте особый интерес представляет т.н. «бордеризация» (или обустройство границы на югоосетинском направлении). Данный процесс является логическим последствием «пятидневной войны». Традиционно ее историю ведут с весны 2013 года, когда югоосетинская сторона при поддержке РФ стала устанавливать пограничные знаки и ограждения из колючей проволоки на линии разделения частично признанной республики и «ядровой Грузии» (термин, который был впервые использован семь лет назад федеральным канцлером Германии Ангелой Меркель). С этого времени всякая активность по обустройству границы вызывает всплески дискуссий о намерениях Москвы на грузинском направлении, возможности нормализации двусторонних отношениях и готовности Запада отстаивать территориальную целостность Грузии. В июле 2015 года, когда была проведена установка новых пограничных знаков на линии Хурвалети – Орчосани в Тбилиси снова заговорили о продолжении имперской политики Кремля.
Между тем, «бордеризация» — это не только история о пограничных вешках. Она высвечивает сразу несколько проблем вокруг Южной Осетии и нового политического расклада в турбулентном регионе. Во-первых, она показывает, что на сегодняшний день Грузия, Южная Осетия, Россия и Запад оценивают ситуацию на Кавказе через разную «оптику». Для РФ есть госграница между независимой Южной Осетией и Грузией. Для Тбилиси и Запада, который, как минимум на уровне риторики поддерживает грузинские власти, нет никакого межгосударственного рубежа, есть только административная линия.
Во-вторых, именно здесь начинаются сложные нюансы, уходящие во времена более далекие, чем весна 2013 года и даже «горячее лето»-2008. Напомним, что после попыток югоосетинского движения повысить статус автономной области 11 декабря 1990 г. Верховный Совет Грузии принял решение об отмене самой автономии. И если сегодня согласно грузинскому законодательству абхазская автономия существует (другой вопрос, каким содержанием это понятие наполняется), то субъектности Южной Осетии вовсе нет. Вот и во время очередного раунда споров вокруг «бордеризации» глава грузинского правительства Ираклий Гарибашвили упомянул о «Самачабло» (то есть земле князей Мачабели). Такую терминологию можно было бы счесть некоей демонстрацией уважения к истории, если бы не та негативная коннотация, которая связана у южных осетин со словом «Самачабло» В свое время его активно продвигал Звиад Гамсахурдиа, любивший говорить о том, что на территории Грузии есть осетины, но нет, и не может быть «Осетий». И все это под аккомпанемент разговоров о «пришлом», а не автохтонном характере осетин на грузинской земле и автономизацию, как инструмент для ослабления и возможного расчленения Грузии. Непраздный вопрос, а не проще ли было советскому руководству, не слишком щепетильному в вопросах административно-территориального деления не умножать сущности, а «решить проблему» с особым статусом Южной Осетии и Абхазии вне состава Грузинской ССР.
Таким образом, возникает ситуация, когда Тбилиси не видит возможности обсуждать проблемы обустройства границы и размежевания с югоосетинскими представителями, видя в них лишь «марионеток» Кремля. Но при таком подходе и у Кремля нет особой мотивации к переговорам, поскольку для себя российские лидеры проблему решили. Они признавали Южную Осетию в границах Юго-Осетинской Автономной области советских времен, а не де-факто республики, которая получила контроль над определенной территорией после конфликта 1991-1992 гг. И которая не включала, например поселения т.н. «Лиахвского коридора» и значительную часть Ленингорского (Ахалгорского) района. Как результат, тупик. И именно с признанной по линиям Юго-Осетинской АО республикой Москва договорилась об обустройстве границы с Грузией.
И сегодня путей выхода из него не просматривается. Однако считать «бордеризацию» инструментом для радикального пересмотра сложившегося баланса сил не представляется возможным. Многие обозреватели отмечают, что обустройство границы ведется «рывками». Но этот процесс обусловлен не столько хитрой имперской логикой, сколько аппаратно-бюрократическими резонами. Москва рассматривает рубежи между Грузией и Южной Осетией именно в соответствии с советским размежеванием, а не линиями, установленной в июне 1992 года (они в логике Кремля были фактически опрокинуты событиями 2008 года). Но обустройство рубежей, ведомое «Росграницей» (специальным федеральным агентством), происходит лишь тогда, когда на это выделяются средства. Отсюда и упоминаемые «рывки».
При этом на грузинском направлении Москва считает свою задачу выполненной и какие-то экстраординарные действия возможны лишь при столь же экстраординарных изменениях (например, вступление Грузии в НАТО, что сам Альянс всячески пытается отложить). Именно поэтому Запад и не слишком усердствует в плане критики действий РФ. Так в июле 2015 года глава Европейского Совета польский политик Дональд Туск (известный своими критическими оценками действий России) отложил свой визит в Грузию, сославшись на неотложные дела по решению проблемы греческих долгов, хотя две другие страны региона Армению и Азербайджан он посетил. Впрочем, остаются еще фоновые факторы. Их влияние в последние два года значительно выросло.