Незаходящее солнце Инны Кашежевой
Её имя было больше, чем имя. Изящная и нереальная в своем хрупком и воздушном теле, с короткой мальчишеской стрижкой, полуподросток-полубогиня, ставшая благодаря своей индивидуальности и таланту символом целого поколения молодых поэтов России, — Инна Кашежева покорила сердца миллионов читателей. Стихи, которые она сочиняла, казались такими же
необыкновенными, как и она сама — загадачными, призрачными, прекрасными, чарующими, потому как она писала о том, что неведомо многим россиянам. Но читая их, они узнавали тысячу знакомых мест: Москву, Ленинград, Гиссарскую долину, Душанбе, Одессу, Кишинев, Париж, и наконец, и в первую очередь- Кабардино-Балкарию- Нальчик, Каменномост. Узнавали через прищур её умных и проницательных глаз, ее мятущееся сердце, а узнав – влюблялись навсегда:
«Ну, теперь вы, девчонки, пропали,
Никуда не уйти от судьбы,
Мои братья надели папахи
На свои смоляные чубы.
И луна опустила так низко
Над селом золотую ладонь,
И недаром взяла гармонистка
В руки лучшую в мире гармонь.
«Незаходящее солнце» Инны Кашежевой появилось на небосклоне российской поэзии ослепительно ярко, неожиданно и триумфально, предвещая долгое и неугасаемое свечение звезды первой величины. В 60-х годах один из её первых сборников под простеньким названием «Вольный аул» вышел в Кабардино- Балкарском книжном издательстве «Нальчик», как бы документально свидетельствуя о том, что хоть и родилась и выросла поэтесса в Москве, но её подлинно исконная духовная обитель находится за тысячу вёрст, там:
« Где воздух тающий, как льдинка,
И звонкий, как поток зерна,
И там любая кабардинка,
Как солнце в августе знойна».
Поэзия Инны Кашежевой по большему счёту, как теперь я оцениваю, — это поиск любви, отягощенный тоской от безответности и неразделенности высоких чувств, которая поэтесса испытывала к миру людей. ( « Тяну я каждою строкою, как песнь бурлацкую : «Люблю». Своей недетскою тоскою я ваши лестницы стелю.. Но дайте, дайте мне расплакаться на равнодушии у вас!» ) Одна из главных метафор творчества поэтессы, которую она выносит в заглавие стихотворения (« Весенний снег похож на черновик»), воплотила не только романтические искания восемнадцатилетней девушки- москвички, душевно ранимой и чувствительной ( « Но, боже мой, ведь что-то начертала весна, как полоумный вундеркинд! Не различить теперь уже слогов. Всегда: сначала смять, потом заплакать.. Судьба такая, как бы не накаркать! Снегов, любовей, черновиков.»), но и внутреннее напряжение той послевоенной эпохи, отразившееся в массовой потребности людей быть любимыми, потребность катарсиса после кровавого пиршества войны. Подобная причастность к пульсу послевоенной жизни страны обусловила и особое свечение её лирических стихов, которые воплотились в образы Вёсен:
« Шагнула ночь, как девочка из мрака,
Из-за садов, уже готовых цвесть..
Мне ветер пел, как древние гегуако
О веснах, что шумели здесь.
Или же:
Мне весна приснилась на рассвете,
Солнцем позолоченная вся.
Или же:
Горы! Горы! Вас надо любить,
Как материнские любят морщины.
Надо так высоко парить,
Чтобы Вам целовать вершины.
Или же:
Глаза мои- орлиные,
Отливают глаза серебром.
Слезы льются летними ливнями,
Смех грохочет, как вешний гром.
Полюблю, -как южное солнце,
Обожгу, обогрею, спалю!
С горным эхом сольется
Откровенное: «Я люблю».
Кашежевские стихи не только напевны и свидетельствуют об авторской жажде жизни и влюбленности в Кавказ, Кабарду и Балкарию, но и представляют собой извечный образец женской тяги к жертвенности и миропорядку. Они познавательны и публицистичны, в них представлены наиболее важные для понимания культуры кабардинского и балкарского народов духовно-нравственные установки всех времен, по ним можно узнать гораздо больше о географии и истории родного края, чем по результатам социологических исследований целого Института.
Тщетно ищешь по картам-
Он ни мал, ни велик.
Тобой не разгадан,
Мой седьмой материк.
Поэзия Инны Кашежевой проникнута удивительным ощущением божественности края, где природная палитра, запахи и особенно звучащие слова — загадки, за которыми скрываются названия рек, аулов, городов Кабардино-Балкарии, полны неожиданных сюрпризов-метаморфоз или невероятного райского наслаждения :
Потому что где-то речка Малка,
Обмелев упала под мосты,
Потому что золотистей марта
По-весеннему смеешься ты.
Или же:
О названья земли родной!
Одурманивая и маня,
Вы повсюду всегда со мной,
Непонятные имена.
И какой-то щемящей тоской,
Взяв меня в свой гортанный плен,
Отдается во мне: Терскол!
Куркужин, Нартан! Гунделен!
ИЛИ:
Ты весною исходишь садами,
Зацветает в горах алыча.
Со своими седыми снегами
Почему же ты так горяча?
И пастушьи тревожные трели
Долетают до облаков,
И в моём непроснувшемся теле
Просыпается горская кровь.
И себе я кажусь исполином,
И слова созревают во рту…
Я оставлю покой свой равнинам
И пойду штурмовать высоту.
Мои ноги быстрее, чем у лани.
Кабарда! Отдала мне ты
И мечту, и простор, и пыланье
В половине своей смуглоты.
Кавказ для Кашежевой прежде всего лирическое видение мира, где нерасторжимо слиты острое чувство родины — большой и малой, ощущение культурной традиции кабардинцев и балкарцев, безусловно острейшее переживание конкретики бытия того времени :
« Нет не по привычке,
А по крови я люблю,
Хотя живу вдали,
На горах- извечные покровы,
На горянках- шали до земли.»
Пронзительно-чувственное видение, раскрывающее через образ отца и его родины- Кабарды – соответствие, и в чем-то даже духовно- нравственное превосходство идеалов адыгского народа перед испытанием вечных гор и самой истории:
Ночь текла, горячая, как кофе
По лесам текла, как по усам..
Кабардинцы танцевали кафу,
Поднимая руки к небесам…
ИЛИ:
Была весна, цвела чинара,
Сгорая в пламени зари…
Молитву бабка мне читала,
Перебирая янтари.
В молитве той века дымятся,
Кинжалы стонут, кони мчат,
Пришельцы женщинам дивятся,
И муэдзины с крыш кричат.
В молитве той горят мечети
И бьются женщины в седле
И льется кровь во имя чести
В любом дворе, любом селе….
Миновав вереницу воспоминаний, отряхнув вместе с рассказами стариков бремя истории, через тысячу смертей и жизни, которые живут в сознании поэтессы вместе с гордыми и таинственными образами любви и смерти, придя в жизнь нынешнюю, она ищет свой след в вечном многообразии. И опорой в этих поэтических странствиях служит ей родовое гнездо Кашежевых :
Если вдруг в снегу утопну я
На дороге в два следа,
Распахнешь ты бурку теплую
И согреешь, Кабарда!
Мифологические образы- символы придают стихам Кашежевой лирическую цельность, сообщая через образы отца, деда, прадеда, бабки внутренние переживания самой героини-поэтессы, сопрягая в пределах художественного космоса души и личное, и историческое, и социальное, и национальное, и общенациональное; помогает внутреннему «Я» приблизиться к праязыку нации, к которому Инна Кашежева относила себя с особым пиететом, и что, в общем-то, укореняло её, молодую москвичку с вековым народом, прошедшим через чистилище веков:
О родина отца, о родина моя!
О вечная и сладкая та боль:
Меня ужалила дорога, как змея,
Дорога, разлучившая с тобой.
Отправной импульс к поиску любви, утраченной, и дороги потерянной, по сути своей бесконечной, как полагала поэтесса, может дать в прозрении художника- мастера, замеченная и принятая на грудь, как молитва, повседневная красота Кабардино-Балкарии, Земли обетованной, так и не ставшей для нее последней колыбелью. Ведь умерла и похоронена была Инна Кашежева в 2004 году на одном из московских кладбищ- Хованском-, вдалеке от избранной и по-настоящему возлюбленной ею родины и могилы отца.
Я люблю вас, улицы нальчикские!
Я давно вас знаю наизусть.
Кепкою зеленой по-мальчишески
Мне навстречу машет каждый куст.
ИЛИ:
В моем сердце навеки-Юг,
Хоть живу я здесь, где вокруг
Наш задумчиво- строгий Север.
ИЛИ:
Моя грустная спутница-
Тишина.
Кабардинская улица влюблена….
Слышу шепот любви великой
Среди гор.
Слышу тихий разноязыкий
Разговор.
Темнота необъятная..
Я ловлю
На любом языке понятное
«Люблю».
ИЛИ:
Возьми меня в Балкарию,
Где горы и орлы.
Хочу увидеть заново
Края моей мечты.
Хочу дышать нарзановым
Туманом высоты.
Все эти метафоры «Эльбрус как женская грудь», «бурка Кабарды», «горы и орлы»- бессмертные и яркие атрибуты страны её детских грез и мечтаний-_Кабардино- Балкарии, останутся вечными и неизменными спутниками её творчества, они- которые обнимают родину её отца, где блестящие и удивительные судьбы горцев- адыгов и балкарцев- ткут полотно жизни, и родные звуки этой земли и вольных просторов у нёё в крови, в сердце, мозгу, в каждой клеточке плоти, ради чего дышали её предки, того, что сводит с ума, наполняя и невыносимой болью и неистовым восторгом, есть та волшебная арфа любви, которая зовется Инной Кашежевой :
Когда для счастья сердце мне мало
Когда печалят мелкие раздоры,
Я обращаю мысленные взоры
К тебе, Кавказ,- чистилище моё,
К вам, мои судьи, к вам родные горы!
Закрыв глаза, я вижу наяву,
Как вы в своем заснеженном обличье,
Неся тысячелетние обычаи,
Являетесь негаданно в Москву,
Чтоб рассудить: а так ли я живу?
А так ли я живу, пишу, люблю,
Служу огромному, как звезды, веку,
И к раненому веком человеку
Всегда ли и вовремя спешу?
Или:
Утро пахнет розами чайными,
Утро тихо встает в тишине,
Я иду, и со всеми нальчанами
Поздороваться хочется мне.
Поклониться прохожему старцу
Руки сжать у его сыновей
И у девушки юной остаться
Удивленным изгибом бровей.
Инна Кашежева открыла собственную Вселенную и познала свой адыгский народ так глубоко, точно она сама исток и корень этого народа, точно она породила этих людей.
Вместе с богатством и широтой жизненных впечатлений к ней приходит созвучие органа, того мощного поэтического голоса любви ко всему общечеловечному, что делает поэтессу
социокультурным феноменом времени. Только вслушайтесь в эти строки..
На пляже под абстрактным небом зонтика
Волнует женщин ваш горячий взор..
Вы горцы. Вы ходячая экзотика
С телами ослепительнее гор.
Легенда вы, восставшая из праха,
В которой войны — ваше ремесло….
Вы — горцы, значит- белая папаха.
Вы — горцы сабли наголо!
О эта примитивность представлений!
О эта неразборчивость во всем!
Хотя сквозь вереницы поколений
Мы представленье прадедам несем,
И кровь у нас кипит, как воды Терека,
И губы запылавшие сухи..
Мы — горцы! Значит — атомная техника,
Мы — горцы! Значит — нежные стихи!
О женщины курортные под зонтикам!
Не обманитесь простотой лица,
Мечтая о романах и экзотиках..
За мышцами — мышление творца!
В своей лирической поэзии Инна Кашежева стремится передать то, что с детства манило и страшило её — магию любви. Абсолютно искренне молодая девушка, которая к 14 годам перечитала всю мировую классическую поэзию, которая пришла к выводу, что жизнь- это прежде всего любовь, а она сама крошечная частичка мирозданья, которая стремится слиться с этой беспредельностью чувств (благо Литинститут в Москве, где она учится, экспериментальная лаборатория творчества), пишет, словно проникая за внешнюю оболочку вещей:
« Как известно — молодость безбожна,
Ей не надо вечности богов..
Оттого, наверное. Безбольно
и проходит первая любовь…
Умоляю, мальчики. Подольше
Не целуйте девочек своих!
Стихи Инны Кашежевой затрагивают самые тонкие струны человеческой души. Написанные по божественной подсказке — изнутри сердца — они укрепляют нас в нестойких наших мыслях, очищают от сомнений и заблуждений, прививают от духовных болезней вакциной любви и сострадания ко всему живому.
Пронизанные романтической традицией эпоса, самые яркие строки поэтессы обращены к Кавказу:
« Когда для счастья сердце мне мало,
Когда печалят мелкие раздоры,
Я обращаю мысленные взоры
К тебе, Кавказ, — чистилище моё,
К вам, мои судьи, к вам, родные горы!
Или же:
«Родина, родившая отца,
Никогда, не ведавшая страха,
Вся ты — оттиск моего лица.
Вся ты- взгляд с вершины Ошхамахо.»
Или же:
« И я — Кавказ. И я оттуда,
В нем до конца растворена,
Я – продолженье той легенды,
Какой не может быть конца.
Или же:
« О нарты! Как вас было много
У этой любимой земли:
Сосруко и ты, Бадыноко,
Отважные предки мои.
Без Вас было б мне одиноко
В поэзии, жизни, любви.
Но рядом невидимо шли
Сосруко и ты, Бадыноко,
Отважные предки мои.
Поэзия Инны Кашежевой — это автобиографическая история художника, который пришёл в большой мир чувств из небольшого кабардинского села Кармохабль, из этой уникальной и по сути единственной по сакральной силе земли, той самой колыбели ее предков, где смешались любови двух кровей: истинного кабардинца Инала и русской красавицы Ксении; познавшей все восторги, все открытия одиноко блуждающей по миру души, всю боль, все заблуждения, всю потерянность, через которые проходит каждый живой человек.
« Отец мой — суровый горец,
Глаза ледяной росы.
А мама из нежных горлиц,
Взращенных на Руси».
Или же:
« Ты не знаешь, а это всё просто:
Есть вершина, как старый корабль,
В тихой пристани Каменномоста,
В том селе, что звалась Кармохабль,
Ты не знаешь обычного чуда:
Там и мост ни к чему — всюду брод,
Но, представь, почему — то оттуда
Вышел в плаванье древний мой род….
Ты не знаешь, но я постараюсь,
Чтоб хватило небесной воды,
Чтоб увидеть тебе белый парус
У причала моей Кабарды
Инна Кашежева как поэт создала некую новую традицию в российской поэзии, основанную на пантеизме кавказской земли как основы мирозданья, и которая своим мировосприятием не только образует многослойную структуру идей, но и составляют суть и соль этой земли, а, в конечном счете — и вероисповедание кавказского человека.
Извлекая силу и энергию поэтического звучания слова из бытия кавказской земли, кабардинской речи и кабардинских традиций, Кашежева находит свою неповторимую стилистику речи, открывает целую вселенную и новый язык, которые придают её стихам истинную прочность и красоту.
« В сотый раз к Эльбрусу припадаю…
Мудрая гора, благослави!
Как слепые, пальцами читаю
Каменную летопись земли.
Вот она передо мной раскрыта,
Слышу пульсом древний пульс горы….»
Или же: « Как гения строка- река Баксан.
Завидую тебе, рука природы,
Сумевшая создать такие воды,
Блестящим языком своей свободы,
Каким никто доселе не блистал.»
Или же : « Встречаются мне часто
Повсюду земляки :
Сужаются от счастья
У нас тогда зрачки.
Четыре черных солнца
Сливаются в одно…
Пьянит оно и жжется
Сильнее, чем вино.
Нам слов почти не надо:
Слиянье наших глаз,
Свиданье наших взглядов
Расскажут всё за нас.
Далекие дороги сведут и разлучат…
И снова на пороге
Два слова прозвучат.
Святое это благо
И тайный сговор наш
Сказать одно: «Къебляга!»
Услышать: «Скеблягащ!»
Или же:
« Заговори, отец, по-кабардински,
Хотя б немного внуков поучи,
Заговори на языке бессмертья,
Заговори на языке родном!»
Именно на этом трудном и достойном пути художнического опыта Инна Кашежева становится тем непререкаемым авторитетом, чье имя и репутация окружены сегодня благоговейным почтением кабардинского и балкарского народов. Поэзия, которая заполнила
жизнь Кашежевой, представляет собой удивительной глубины родник, который звонким, ликующим журчаньем миллионов и миллионов живительных капель орошает и оплодотворяет могучую кавказскую землю, укрепляет духовные и эмоциональные связи кабардинцев и балкарцев, запечатлевает жгучий темперамент родного Нальчика, зеленеющий в садах южный лик аулов Кабарды и Балкарии, с величайшей любовью к её людям:
« Увижу в этом бокале я
Сквозь зыбкую зябь вина
Тебя, голубая Балкария,
Заоблачная страна…
Горный колючий ветер
Губы целует легко…
И снова как будто вечер,
Теплый как молоко.
Нечего мне бояться:
Словно щит на плече мече,
Большая рука балкарца
Лежит на моем плече…»
Кашежева пишет стихи, охваченная восторженным стремлением не упустить ничего из того, что придает Кавказу объемность и колорит. И они вырастают из реальности, которая полностью переосмысливаются ее воображением. Этот укрупняющий, конденсирующий вдох и выдох художнического взгляда на мир, взор поэтессы придает бесконечному множеству деталей и полуотчетливых проявлений кавказской природы и бытия божественную определенность, совершенство идеи, катарсис.
« Перед каждым водопадом
Хочется упасть ничком,
Это слезы льются градом,
Горы плачут…Но о ком?»
Или:
« В необозримых просторах,
Главы седые клоня,
Горы, стоят без которых
Не проживу я и дня….
Или :
Это они заточили
В плен клокотанье струи,
Это они научили
Мужеству скулы мои.»
«Ах, каких скакунов объезжали!
Именные носили кинжалы,
Безымянно творили добро:
Но сурово сжимали кулак,
Если знали, что кто-то бедует…
Оттого до сих пор и бытует
Очень древнее слово-кунак.
А как женщин ценили тогда!-
Очутиться на миг в мире прежнем…
В то же время Инна Кашева, предельно обнаженная в своих чувствах, всё чаще и чаще приходила к убеждению, что даже самые искренние слова не в состоянии распутать паутину человеческих отношений, сотканную из обид, боли, разочарований, вины. Одно из самых сильных желаний поэтессы, чтобы её поняли, оценили и полюбили: « Я за родство по душам, не по крови». Она не искала неистово славы, как многие поэты той эпохи. Признание пришло к ней рано, в 18 лет, и она вопреки успеху жаждала совсем другого, — она жаждала жизненных впечатлений, дающих право совершенствовать свой труд, понимая ничтожность людского тщеславия : « Слава-скорлупа ореха, Кто-то взял и раздавил. И осталось только эхо..Тень капризного успеха.»
Как человек, который творит, она больше всего думала о том, как растворяются призраки любви, почему чувства исчезают как дым и
кто за них в ответе? Как хороши эти строки – квинтэссенция её боли, её одиночества:
«Убили праздник души- наивную птицу души…
И кровь на клюве, словно слезинка на веке..
Попробуй-ка сам опиши,
Как умирает душа в человеке,
Убили праздник, кому он мешал?»
Память и одержимость реликтами судьбы — Кавказом и близкими ей людьми,( а это прежде всего незабвенный образ отца) , даже тогда, когда круг её жизни замкнулся и поиск жизненных ценностей подошёл к финишной черте и ей давно уже исполнилось за пятьдесят, вынужденно возвращают поэтессу, выжатую и опустошенную, беспредельно уставшую от длительного поэтического марафона, к необходимости ревизии собственной жизни, собственной души, и конечно же, происходящих глобальных перемен в мире, затрагивающих интересы народов России. Кашежева с болью пишет:
« Не угасай, свеча России!
Мы все дыхание затаим..»
ИЛИ: « Мой век, мой отчим, мой отец,
Твой век идет к закату,
И твой конец и мой конец
Поставлены теперь на карту.»
ИЛИ:
« В одиночестве или в толпе
Время душу сжимает до хруста,
И себя не приложишь к судьбе
Как к проклятому ложу Прокруста.»
ИЛИ:
« Как много ставят свечек в церкви,
Как мало веры на Земле!»
Своим знаменитым прощальным стихотворением Кашежева окончательно расставляет свои приоритеты, взяв вверх над собственной подавленностью, сомнениями, страхом перед одиночеством, что никогда не вернется к истокам :
«Человек, которому полвека,
Провожает этот странный век.
Что же было в жизни человека
До того, как выпал вечный снег?»
И отвечает достойно памяти своих предков:
«Был он верен своему Кавказу –
Мужественной родине отца.»
Наделенная от рождения огромным богатством языка, кровей и темперамента Инна Кашежева творила, как пила из нарзанного воздуха Кавказа целительный бальзам любви. И казалось она легко и артистично, с присущей ей грациозностью полубогини- получеловека заполняет элегантным мелким почерком свой дамский дневник, эстетствуя в тиши московского кабинета Дома литераторов. Обманчивое впечатление обывателя. Ей были знакомы муки и напряжение тяжелого труда, изнурительные усилия и приступы меланхолии, связанные с необходимостью отчуждения и самоизоляции от людей, а иногда и настоящего бегства от них, поскольку духовная работа требует тишины. Вот результат такой отчаянной попытки услышат собственный голос:
« Живет во мне минувшее,
Глядит во все глаза,
Живу все время, слушая
Немые голоса.
Повсюду, что ни делаю,
Я их в себе ношу,
И над бумагой белою
Свой карандаш крошу.
Как эхо обманувшее,
Как призрак наяву,
Живет во мне минувшее..
А я-то как живу?
И карандаш раскроенный
Царапает о том,
Что я живу, как брошенный
Хозяевами дом».
С Инной Кашежевой мне доводилось встречаться дважды. Первый раз в октябре 1973 года, когда 28-летняя поэтесса приехала по приглашению ректора госуниверситета Владимира Калиметовича Тлостанова вместе с признанными мэтрами литературы Кайсыном Кулиевым, Адамом Шогенцуковым, Хачимом Теуновым на встречу с преподавателями и студентами вуза.
Помнится, актовый зал, переполненный до отказа, неистовствовал после каждого прочтенного стихотворения и рукоплескал её негромкому певучему голосу. Время от времени, задумчиво останавливаясь и устремляя вдаль, поверх голов студенческой публики, мечтательный взгляд огромных, полыхающих жарким пламенем глаз, и встряхивая ненароком густой шевелюрой коротко подстриженных « под мальчика» волос, Инна декламировала свое первое признание любви Кавказу, улавливая каким-то особо тонким чутьем настроение зала :
« Когда для счастья сердце мне мало,
Когда печалят мелкие раздоры,
Я обращаю мысленные взоры,
К тебе, Кавказ, -чистилище моё!»
У меня тогда сложилось впечатление, что грациозно- таинственная
Инна Кашежева персонаж — паблисити — из мира литературной богемы, где все одинаково талантливы и могут писать одинаково хорошо и с одинаковой легкостью. И причина её этого чудесного явления на сцену — её избранность, патронаж со стороны маститых поэтов и писателей России, в частности Алима Кешокова и Кайсына Кулиева. Я была студенткой третьего курса литфака, и мне было свойственно ошибаться и строить догадки об утонченности среды, где царствовал свой аромат, присущий писательскому ремеслу.
В особенности, когда она прочитала строки, посвященные Кулиеву: « Мне не хватало крыльев, бесстрашия и сил, когда Кайсын Кулиев летать меня учил», я укрепилась в мысли, что Кашежевой просто повезло, оказавшись рядом с тем человеком, который из самой обыденной жизни мимоходом мог соткать прекрасную, чарующую, былинную сказку. «Вот ей повезло!» -повторяли мы ещё долго с подругой под непрерывный гул аплодисментов своё полубессознательное удивление перед её ослепляющим поэтическим даром.
Только спустя годы, уже работая на государственном телевидении Кабардино- Балкарии редактором молодежных программ, судьба удостоила меня повторной встречи с поэтессой. Тогда я уже знала
истинный вкус поэтического слова Инны Иналовны, одолевшей границы геокультурного пространство многих народов России и ставшей культовой личностью для настоящих ценителей художественного творчества независимо от особенностей этнопсихологии того или иного народа, и как все мои земляки , конечно же, захлебывалась от восторга перед очередным, вышедшим в свет сборником. К тому моменту на стихи талантливой поэтессы были написаны союзными и местными композиторами более трехсот песен, ставших широко известными во всех уголках необъятной страны, благодаря возможностям радио и телевидения. Мы их называли в шутку « песнями дружбы народов», такой своеобразный «РОТ ФРОНТ». Я их крутила в своих молодежных программах, как музыкальные «манки», призывая аудиторию молодых людей к гражданскому чувству сопричастности ко всему тому, что происходило в Союзе.
« Подари мне лунный камень, подари мне лунный свет…» пел настойчиво вкрадчивым голосом Эдуард Хиль со всех телевизоров страны по вечерам, через щелчок ручки приемника, перекликаясь с « голосистым соловьем» Исмаилом Жанатаевым и его неизменной песней на ст. Инны Кашежевой «Возьми меня в Балкарию, где горы и орлы» уже по местному телевидению.
И действительно, яростная борьба с самим собой за виртуозное овладение словом и философией жизни на Кавказе у Инны Кашежевой увенчалось полной победой к тридцати трем годам. В Москве она была «литературной львицей» салонов, а у нас живой Богиней. Тогда, во время моего интервью с ней, Инна с небрежной притягательностью в голосе, познав многое, обоняя всё мыслимое и немыслимое противоречие и роскошь тогдашнего горького чуда жизни, на вопрос, что «значит молодость для Вас? – скажет:
«Я ни за что не согласилась бы пережить эту пору ещё раз, слишком больно!» И начитает на микрофон, придуманные на лету стихи, как продолжение размышлений:
« Зачем нам молодость даётся,
коль вмиг кончается она?
Другая юность вновь смеется,
другая празднует весна.
А наша? Жадно и раскосо,
Главенствуя над зрелым днем,
Глядит с далекого откоса,
Зовет и знает: не придем.»
Кашежева, как и любая другая женщина, мечтала о неисполнимой для всех людей надежде — быть всегда молодой. Но была она всё-таки необыкновенной женщиной! И отчаянье и потребность снова испытать, характерное для молодости головокружительное чувство «вёсен», мучили и не покидали её всю жизнь. Прославленную поэтессу засыпали письмами и приглашениями поклонники со всей страны. А к её приезду из Москвы в Нальчик на малой родине специально готовились многие, но уже не было того упоительного вечного мая, с которым Инна связывала свои воспоминания, воображение, страсть, а значит и всплеск возвращающейся энергии творчества. Обо всем этом под высоченными свечами могучих каштанов, растущих по улице Кабардинской, говорила измученная взглядом кинокамеры предельно честная и открытая душа художника. До меня дошла её кричащая боль, и ещё долго четкий, смягченный расстоянием звук шагов, удаляющейся прочь от нас поэтессы, отдавался во мне гулким беспокойством мысли: как же дорого она за всё это платит ! Как результат добровольного распятия на алтаре поэзии песень её жизни, её радости и любови по сей день с нами, и хочется верить — обречены стать неразлучными спутниками бессмертия.
Что дала поэзия Инны Кашежевой народам Кабардино-Балкарии?
Этот вопрос, который сегодня часто задают не сведущие в поэзии люди, выходит за пределы моего понимания.
Ответы на него будут возникать ещё долго в глубинах времен и поколений. И восходят они к той замечательной поре юной и романтичной девушки, мечтавшей по-детски наивно о том дне, когда она, коснувшись рукой солнца, сумеет удержать закатный путь светила к ежевечернему угасанию.
« Давай с тобой не ссориться
Из-за моих причуд.
Дотронуться до солнца
Рукой своей хочу.»
Всё своё жизнелюбие, всю свою страсть Инна Кашежева выплеснула без остатка людям, чтобы сделать поэзию своего сердца «незаходящим». И в действительности смесь мечты и реальности, осязаемые свидетельства её внутренне богатой и неповторимой жизни, говорят о том, что она сумела запечатлеть на бумаге феномен этого «Незаходящего солнца».
« Повернусь лицом к истоку,
Обернусь к своей заре….
Сколько строк ещё исторгну
В этой жизни на земле?
Разве люди это знают:
Кони времени быстры..
Но, как маяки, пылают,
Рода-племени костры.
Там, давнего истока,
У родного родника,
Из любовного восторга
Родилась моя река.
Далеко мне до итога,
Ну, а если близко, что ж….
Повернусь лицом к истоку,
Благодарно улыбнусь.
2 глава.
Философия чувств Инны Кашежевой.
Обладая дарованием, ровным и целенаправленным, Кашежева на всю жизнь сохранила приверженность определенному кругу поэтических тем. И ведущей из них была «лирика этнокультурного чувства».
Лирическая поэзия Инны Кашежевой, конечно же, возникала не из воздуха, а из того прочного материала, каким может быть только человеческий опыт.
Мир, рождающийся на страницах её первых лирических сборников, — это индивидуальный мир художника, сотканный из реальной жизни, которую она хорошо знала, а потому среди этого текучего кавказского многообразия жизни обязательно должно было возникнуть нечто устойчивое и постоянное – женское начало, женская философия любви, лирический прообраз кавказской земли, прекрасной и израненной. И этот аргумент не должен шокировать. Ведь можно назвать десятки легенд, мифов, исторических легенд, когда Кавказ как земное творение ассоциируется с образом женщины, плодородной, порою дерзкой, стремящейся к покою и постоянству.
И нам остается поражаться глубине, мудрости и красоте поэзии Кашежевой:
Родина, родившая отца,
Никогда не ведавшая страха.
Вся ты — оттиск моего лица,
Вся ты- взгляд с вершины Ошхамахо.
Родина, родившая меня,
Поколений трепетное эхо,
Вся ты- свет пастушьего огня,
Мягче моха он, теплее меха,
Родина, хранящая огонь
Наших дел,сердец, стихотворений,
Ты не любишь долгих уверений,
Просто я на грудь кладу ладонь
И твержу безмолвно. Без конца:
Ты- грядущих слов моих основа,
Ты- сама единственное слово,
Родина, родившая отца…
Мастерская души Инны Кашежевой — это время промежутка между
Чувствами и самим Процессом, когда она на бумаге оставляет следы своих мучительных раздумий : там, находясь в « чистилище
Души», в верхних слоях атмосферы, которую она называет «творчеством ада», Кашежева парит среди чувств, не в силах зацепиться за тот или иной образ, пока не научится бросать дерзкий вызов формальному эстетству под воздействием бессознательной творческой силы народа, частью которого она является. Отсекая всё лишнее, чтобы во всей потрясающей первозданности и обнаженности передать голос любви, Кашежева добивается удивительного совмещения собственного образа с этнокультурой народа:
Заслоняясь от жара любви,
На печаль и восторг обрекая,
Протяни мне ладони свои,
От пожатий чужих отвыкая.
Говори мне такие слова,
Чтобы сердце вовсю колотилось,
Чтоб сознание, как голова,
Отсеченная саблей катилась.
В этих поэтических строках и жгучий темперамент и мистический
ритуал страстного посвящения в любовь через манипуляции руками, так характерные для поведения кавказских народов.
Пропустив через внутренний камертон тончайшей вибрации, тысячи слов и тысячи оттенков чувств, написав об этом десятки откровенных стихов, утолив свою жажду познанием первой любови; преломив через свою полудетскую наивность ошеломляющее, как рассвет, откровенье того, что больше всего на свете взыскует любви и жаждет принадлежать своему единственному избраннику — поэтесса вознаграждает свои художнические поиски « оттиском того мужского лица», которому суждено было стать сердцевиной её жизни, вершителем её женской судьбы:
Зачем твоя щека
В цвет моего смущенья?
Зачем издалека,
Словно с чужой страницы,
Горят. Горча слегка,
Юности зарницы?
Опять твоя рука в неверии обетов
Рвет наши облака,
Как письма без конвертов.
Суть духа высока,
Она- земная мука..
И прямо у виска.
Летит, свистит разлука.
Но в реальности его нет, этого Некто, имени которого до сих пор никто с подлинной достоверностью не берется сказать, а в литературных кругах и вовсе поговаривают о мифическом французе, разбившем жестоко чувствительное сердце поэтессы.
Итак, лирика Кашежевой- это тема любви женщины к мужчине, это ключ к пониманию её сердца, как «слухового окна», через которое она воспринимает будучи созерцателем- наблюдателем многоголосие действующих лиц, о присутствии, которых мы догадываемся по репликам: « я слышала», « я чувствовала»,
а в некоторых случаях отслеживаем и её откровенно-рефлекторное восприятие объекта чувств, к которому она испытывает благоговение духовного свойства.
Время стерло с сердца, как с монеты,
Лик твой от начала до конца,
Так и видишься ночами мне ты,
Так и снишься ты мне без лица.
Оттого я впитываю лица,
Выпиваю лица, как вино.
Я заставлю эти лица слиться
В дорогое, давнее одно.
Вяла и сочнела повилика,
Все менялось в мире, что могло…
Дни идут, По-прежнему безлико
Смотришь ты из сердца моего.
Как всё же строилась философия её чувств?
Сначала была полуосознанная вера подростка, начинающей поэтессы в традиционную магию любви, которая так свойственна всем кавказским женщинам, плавно перетекающая от поклонения отцу в пору взросления к освящению культа возлюбленного в пору зрелости, которому, как святыня, нужен дом, кавказская земля, постоянство в образе матери-возлюбленной,
в противоположность той силе, что заставляет её отправляться в далекие странствия, в чужие края, и пребывать там, в одиночестве, и ненавидеть это одиночество, так как земная, смертная любовь, любовь женщины, которая принадлежит Кавказу, не может быть до конца понята и разделена мужчиной, который не рожден на Кавказе. Оба эти импульса одновременно жили в ней, и от этого Инна приходила в замешательство, а потому, следуя поэтической логике, Кашежева проходит все фазы поиска и исследования идеального душевного состояния, чего вообще не бывает почти никогда и ни у кого. Она пишет стихи, переполненные желанием любви, тоской и восторгом по неизбывному чувству. Создает образ своей любви по человеку. Возлюбленному человеку.
Про всё пишу, тебя не трогаю,
Как будто не было и нет,
Хотя тащу тяжелой торбою
Тоску и радость прошлых лет.
Ко всем хожу, тебя не жалую,
Как будто сторож у дверей,
И каждую попытку жалкую
Войти гашу в себе скорей.
Но знаю, будет наказание
За чистоту грехов моих,
За нежелание осязания
И губ и рук — таких живых!
Не знаю, за моё монашество,
За этот мой великий пост
Ты мне в последний миг покажешься
Светлей и ярче прежних звезд.
Так я через разлуку долгую,
Сорвав вириги встреч и строк,
Неистово тебя потрогаю,
Как перед боем образок.
Требовать от личного эмоционального опыта Кашежевой «невероятной оригинальности» и «новизны художественного отражения» было бы жестоко и несправедливо. Каждый из нас создает свой образ любви и возлюбленного, исходя из самого себя. Но нет никакого сомнения, что в образе Возлюбленного она хотела бы увидеть частичку «кавказской плоти, крови и мускулов», поскольку это единственная земля на всем свете, где жизнь полнокровна, изобильна и вселяет в юношей такое ликование, что хочется от радости кричать во весь голос:
Новое имя, новая крыша,
Так совершается унаиша.
Вводят невесту в дом жениха.
Как точную рифму в строфы стиха.
Недаром обычай придумал народ,
Семью создают не на день, не на год,
Семья- ручеек, устремленный вперед
К широкому руслу по имени — род.
Пусть молоды очень и муж, и жена,-
Им твердая вера друг в друга нужна….
Чтоб общее- имя, чтоб вечная крыша,
Чтобы в жизни была только раз унаиша.
Или:
Пью нарзан, как твои поцелуи.
Город твой не виден вдали…
В сердце мне несут эти струи
Беспокойные токи земли…..
Или:
Влюбляются тысячу раз,
Быть может, всего на мгновенье
В цвет моря, в смущенье глаз,
В растение, в стихотворенье.
Но если ты скажешь»люблю»..
Губами в огне, как от жажды,
И если услышишь «люблю…»,
То пусть это будет однажды!
А если ты все же солжёшь
И нового чувства рабыня,
Опустишь глаза и шепнёшь:
«Прости и прощай, разлюбила..»-
Вмиг сердца живая струна
Умрет обреченно и голо:
Любовь, если это она,
Не знает такого глагола-
«Разлюбить»!
Связь с адыгской землей, где проживали тысячелетиями её предки, питаясь восхитительными соками «бархатных долин», а потом, уходя в неё, смешивали свой прах, чтобы возродиться вновь из семени времени и взрасти с материнским молоком в того неиссякаемого энергией джигита, который живет и дышит вольно только в абсолютной правдивости закона гор, а не в спертом воздухе мертвящих городов, — настолько органична и возвышенна в понимании поэтессы, что независимо от её желания принимает характер фантомного персонажа — её единственного настоящего возлюбленного, с кем не выдержит состязания ни один дешевый столичный пошляк, который походя, оскверняет все, о чем заходит речь, будь то справедливость, любовь или милосердие. Об этом Инна пишет то с дерзким вызовом, то с иронией, достойной самого острого пера известного и популярного во всем Советском Союзе журнала «Крокодил», именуя их стихами от Прекрасной Дамы ( Москва. Издательство «правда» 1991 год. Библиотека «Крокодила». «Стихи от прекрасной Дамы»).
Сравните два разных посвящения рыцарям : кавказскому джигиту и феминизированному господину.
В этой красочной гамме любовей
Мне близка так одна из всех:
Изломал твои черные брови
Мой далекий, как эхо смех.
Под уздцы свою память ты держишь
Так, как всадники держат коня…
Между Югом и Севером делишь,
Делишь, делишь. Делишь меня.
Знаю руки такие сильные,
И глаза ледяны, как свинец.
Замани меня в горы синие,
Укради меня, наконец!
Или:
Феминизация мужчин….
Откуда сей жесткий термин?
Не исчезай, мой господин,
Мы лучше домострой потерпим.
Нет, мне постигнуть не дано,-
Тебе ль по чину бабья мера?
Женоподобный Сирано…
Лишенный мужества Ромео..
Какой- то зрительный обман,
Подобные виденья ранят:
Чадру напялил Дон-Жуан,
Шитьем платков Отелло занят,
Подтяжку делает Кощей
В дурмане кремов и бальзамов,
А хмурый нигилист Базаров,
Колдует над кастрюлькой щей.
Черт с ним, Кощеем, он злодей.
Но после чьих лихих наветов
перину требует Рахметов?
Её- и никаких гвоздей?!
Феминизация мужчин..
Такая фраза в обиходе.
Не по природе это вроде,
Но, видимо, не без причин.
Под напором её остракизмов как гнилой орех трещит надуманно гротескный образ джигита, которого небрежно по плечу потрепывает» столичная братия снобов- стихотворцев. Так, Кажешева различает не только прекрасное, но и безобразное…
Именно способность различать концепты «красоты» и «уродства» и всегда опираться в своем стихотворчестве на конкретные воспоминания, пережитые её собственной душой, свою этнокультуру, принципы её разума и морали, делают поэзию Кашежевой не только лиричной, но и удивительно патриотичной. Она буквально в каждом стихотворении борется за свою личность, опираясь на самотождественность ( полушутя подчеркивает эту особенность : « Во мне ещё не слаб высокий дух Кавказа. И это всё не фраза!») Что касается, близких взаимоотношений, то скорее всего в любви Кашежева подразумевала нежные взаимоотношения между людьми, основанные на взаимном уважении, восхищении и доверии. Именно поэтому в своих поэтических исканиях Кашежева не раз утверждает, когда не любят, появляется пустота и отчаянье одиночества:
Пора вспоминать поименно
Эпохи и миги любви…
Пора вспоминать поцелуи,
Пока не пришли поминать.
Или:
В одиночестве духа,
В эпицентре зимы,
Высшим гимном для слуха,
Прозвучало бы – «мы».
Человеку просто необходимо знать, что он достоин любви, признания, оценивается значимо другими людьми, напротив, фрустрация этих потребностей приводит к чувству неполноценности. К сожалению, не избежать вывода, что эти потребности, как наиболее широко распространенные социальные потребности среди литературной богемы, где Инна Кашежева была долгое время ко двору, тем не менее, часто не удовлетворялись. Поэтесса с горьким упреком пишет:
«Литературная газета»,
Шестнадцатая полоса,
Убили вы во мне поэта,
Я,честно говорю, в глаза.
Что ты со мною сотворила,
Еженедельный мой Дантес?
Не светит для меня светило
С метафорических небес.
При её талантах и устремлениях Инна Кашежева нуждалась в одобрении литературной критики, и квинтэссенцией уважения она считала популярность своей поэзии у столичной публики.
Теперь, когда обиды и разочарования тех лет далеко позади и уважение к личности поэтессы, ушедшей из мира, достигло максимального уровня, присмотримся внимательно к её стихотворной манере. На мой взгляд, она безупречна. Ведь
внутренним взором Кашежева выверяла форму каждой своей строки. Если хотите проверить, так ли это, попробуйте разорвать стихотворную вязь её поэтического рисунка, опирающегося на многоцветье этнической радуги традиций в фабулах, топонимики и ономастики, вплетенных в канву стихотворений и усиленных этнонимами, вычеркните всё, что сочтёте излишним и избыточным для русской классической поэзии. А потом прочитайте вслух, и что останется — это и есть образец великолепно размеренного и музыкально звучащего ритма её пера, но без гипноза кавказской души.
А в моей Кабарде жара,
А в Москве у меня дожди…
Ты отважься и из вчера
В свой сегодняшний день гляди.
На Эльбрусе лежат снега,
Над Москвой плывут облака,
Седовласого старца взгляд,
Хипача ухмылистый рот…
Горы вечно во мне болят,
Город вечно во мне живет.
Может, все это сложно понять,
Только истина всё же ясна:
Просто были отец и мать,
Горец он, и москвичка она,
Двух кровей не бывает, нет,
Ведь един у нас отчий кров.
Я живу сорок с лишним лет
Этим образом двух миров.
Я живу в сегодняшнем дне.
О, как яростна его роль!
И едины они во мне,
Моё счастье и моя боль.
Со священным трепетом я закрываю последние страницы последнего сборника стихов ИННЫ КАШЕЖЕВОЙ, изданного в 2001 году в Нальчике, и низко кланяюсь памяти необыкновенно талантливой женщины, сумевшей озарить жизнь своих читателей «гением чистой красоты».