Уроки Алжира. Часть 2. Такфир как метод. Выводы
Прага, 27 марта, Caucasus Times — «Такфир» — масдар (имя действия) от арабского глагола II породы kaffara, общее значение этого существительного в данном контексте переводится как «обвинение [мусульманина] в неверии». Несколько упрощая многовековые утонченнейшие толкования богословов можно сказать, что основанием для такфира обычно служит отрицание (словом или делом) одной из усулю-д-дин — «основ веры» (единобожие, пророческая миссия Мухаммада и пр.), причем простое неисполнение верующим религиозных предписаний не может служить поводом для такфира, налицо должен быть факт активной позиции обвиняемого, находящегося в здравом уме и не под принуждением. Подразумевается, что лицо, признанное в законном порядке «гяуром», включается в категорию «мухариб» — «неверных», с которыми мусульмане не заключили договора и пролитие крови которых дозволено. Самый знаменитый случай такфира последних десятилетий — «дело» Сальмана Рушди.
Но способности человека к интерпретации безграничны, при большом желании любое действие мусульманина, живущего в условиях, хоть немного отличных от эпохи раннего средневековья, можно представить как предлог для такфира. Поэтому с самого начала существования ислама как религии и до сегодняшних дней правоверных неоднократно предостерегали от бездумного кликушества; с этим связан хадис, в котором Мухаммад ясно дает понять, что выдвижение подобного обвинения неизбежно влечет к тому, что бывший мусульманин будет признан «гяуром»; только в случае, если оно окажется необоснованным, такая участь ожидает самого обвинителя. В последние годы крупнейшие богословы всех направлений суннитского и шиитского ислама выразили свое недвусмысленное отношение к такфиру: подписанная ими Амманская декларация июля 2005 года (от названия г. Амман, столицы Иордании), основанная на их предыдущих фетвах (предписаниях), запретила применять такфир по отношению к последователям пророка вне зависимости от направления, к которому они бы принадлежали (суннизм, шиизм, суфийские течения и пр.), заодно поставив точку на богословской самодеятельности лиц, не имеющих теологического образования. На 17 сессии Исламского правоведческого форума, проходившей в июне 2006 года в том же Аммане, мусульманские ученые из 43 стран в очередной раз призвали «бороться с такфиром» и «разоблачать его сектантскую сущность».
Но в некоторых ситуациях, к примеру, во время войны между двумя мусульманскими государствами, мало кто проявляет интерес к этим теоретическим построениям. При ведении боевых действий друг против друга двумя армиями, состоящими из мусульман, применение такфира неизбежно, иначе будет нарушен коранический запрет на взаимное убийство мусульман: «не убивайте друг друга» (4 : 29, перевод М.-Н. Османова). И хотя применение в оригинале (wal[a] taqtulu anfusakum) слова nafs, имеющего возвратное значение, позволяет иное толкование — предостережение от самоубийства (как это отражено в переводе И. Ю. Крачковского: «не убивайте самих себя»), в священной книге ислама есть еще одно место, где тот же посыл выражен без грамматических двусмысленностей: «не препирайтесь [между собой]» (к мусульманам) (8 : 46, перевод М.-Н. Османова); употребленная в оригинале (wal[a] tan[a]za’u) VI порода, указывающая на взаимно-массовое действие, устраняет сомнения. Таким образом, чтобы не противоречить самому Слову Всевышнего, главнокомандующим приходится выискивать предлоги для такфира по отношению к противнику. И если аятолла Хомейни мог без зазрения совести называть Саддама Хусейна «гяуром», ссылаясь на легитимное с точки зрения шариата постановление духовных авторитетов, то позже иранская военная пропаганда именовала всех военнослужащих иракской армии (в большинстве шиитов) «неверными солдатами», вообще не заботясь об обосновании.
Слово «такфир» даже входит в название экстремистской группировки «Такфир ва-ль-хиджра» (Takfir wal Hijra, «Такфир и переселение»), которая в конце 1991 года по сути начала боевые действия в Алжире. Однако в дальнейшем «Такфир ва-ль-хиджра» не играла заметной роли. Само понятие такфира в основном ассоциируется с другой организацией, само упоминание которой произведет на среднего алжирца примерно тот же эффект, что и аббревиатура «SS» на жителя Восточной Европы конца 1940-х, — ВИГ (Вооруженная исламская группа, GIA). Уже в первые годы войны радикальные методы, применявшиеся ВИГ (убийство людей, ни в чем не повинных даже с точки зрения исламистов, публикация «черных списков» журналистов и деятелей искусства, многие из которых были также весьма неугодны властям, расправы над иностранцами и ультиматум, результатом которого стало массовое бегство из страны всех людей с паспортами других государств и пр.) привели к тотальной дискредитации самой идеи исламского сопротивления в глазах большинства алжирцев, а ее такфиристские заявления и распространяемые от имени ВИГ коммюнике с угрозами уничтожить руководителей ИФС (Исламского фронта спасения, FIS) и ВИД (Вооруженного исламского движения, MIA) усилили подозрения других лидеров джихада в том, что ВИГ по сути является подразделением DRS (Департамент разведки и безопасности, официальное название главной алжирской спецслужбы, аналогичной по функциям российским ФСБ и ГРУ). Однако стоит отметить, что подобные обвинения выдвигались и в адрес ВИД. Не забудем, что деятельность некоторых покойных и ныне здравствующих представителей наиболее радикального крыла ичкерийских моджахедов дает основания многим наблюдателям, в том числе чеченским, говорить об их прямых связях с разведывательными органами в Москве.
1994 год в Алжире теоретически можно было бы сравнить со временем Хасавюртовского договора и после него, однако несопоставимость поведения хозяев Кремля и алжирской военной хунты — яркое свидетельство ущербности любых аналогий. В отличие от кремлевских деятелей, воспринявших улучшение экономической конъюктуры как один из стимулов к проведению политики геноцида в Ичкерии, военные в Алжире, столкнувшиеся с широкомасштабной партизанской войной по всей стране, гибелью многих коллег и угрозой реально потерять власть без надежды найти где-либо надежное пристанище (террористы без проблем проводили свои зверские акции и на противоположных берегах Средиземного моря), увидели в выгодных для себя договоренностях с МВФ и в появившихся на горизонте перспективах восстановления экономики ясный сигнал: пора начинать «раскручивать гайки» и привлекать народ к определению судеб страны. Лиамин Зеруаль (Liamine Zéroual), назначенный хунтой на вновь учрежденный пост президента и известный склонностью к решению проблем путем диалога, распорядился выпустить из заключения наиболее известных лидеров ИФС и начать переговоры. На совещании в Риме лидеры всех оппозиционных партий (но не вооруженных группировок), включая ИФС, пришли к соглашению о предварительных условиях для переговоров с правительством: примечательно, что во главе списка стояло «уважение принципов прав человека, демократии и многопартийности», под номером 3 — «признание ислама, арабского и берберского самосознания неотъемлимыми аспектами алжирской национальной идентичности».
Провал переговоров 1994-95 не остановил военное руководство Алжира, которое было полно решимости положить конец противостоянию. Несмотря на волну насилия, захлестнувшую страну в конце 1994 (к посписочному уничтожению неугодных исламистам деятелей искусства добавилась полномасштабная война между ВИГ и ИАС, Исламской армией спасения), 16 ноября 1995 года Лиамин Зеруаль был избран президентом Алжирской республики. Именно в этом можно увидеть принципиальное отличие ситуаций Алжира и Ичкерии (или шире Северного Кавказа).
Выборы 1995 года воспринимались большинством простых алжирцев как момент истины. Некоторое улучшение экономической ситуации и перспектива бесконечной войны по палестинскому сценарию предопределили не только высокий уровень участия (75%), и это несмотря на призыв ИФС к бойкоту и совершенно однозначный лозунг, выдвинутый ВИГ: «один голос — одна пуля», но также и удивительную для Северной Африки и арабского мира демократичность голосования: Зеруаль набрал «всего лишь» 60%, в кампании участвовали два кандидата-исламиста, в общей сложности получившие треть голосов. Подавляющим большинством наблюдателей электоральная кампания 1995 года была признана свободной.
Любому, кто хоть немного знаком с историей кавказской трагедии 1990-2000-х, очевидно, что ничего подобного на Северном Кавказе не было. Мнением народа лишь иногда интересовались в независимой Ичкерии; в остальных автономиях региона электорат представляет собой лишь число, необходимое на очередных выборах для получения кремлевского ярлыка на княжение.
Избрание президентом Лиамина Зеруаля стало поворотным пунктом в алжирской войне. В рядах исламистских группировок началось дезертирство, взаимные убийства наиболее видных членов исламского подполья их конкурентами вошли в разряд ежедневных новостей, которые уже мало кого удивляли. Большая часть партий и движений, основывавших свою легитимность на результатах парламентских выборов декабря 1991 года, оказались в состоянии глубокой фрустрации: стало очевидно, что отныне им придется вести борьбу не с тираническим правительством, а с самим алжирским народом, определенно выразившим свою политическую волю, подтвержденную результатами кампании по избранию нового двухпалатного парламента в июне 1997 года.
В преддверии парламентских выборов 1997 года ВИГ, очевидно стремившейся «наказать» сограждан, была совершена серия расправ над мирными жителями городских окраин и деревень, по жестокости сравнимая лишь с террором германских или японских оккупационных войск во времена Второй мировой войны. Захватывая населенные пункты, боевики ВИГ десятками, а то и сотнями зверски уничтожали всех, кто попадался им под руку без различия пола и возраста. Наиболее известна резня в деревнях Райс и Бенталха; нет смысла во всех подробностях описывать садистские художества убийц, достаточно лишь нескольких не самых леденящих кровь деталей: распарывание животов беременным женщинам, разрезание детей и подростков на куски или разбивание их об стену, кастрация мужчин; немногие женщины и девушки были оставлены в живых, чтобы служить для сексуальных утех боевикам ВИГ. ВИГ взяла на себя ответственность за убийство сотен мирных жителей деревень, объявив это «жертвоприношением Всевышнему» и обвинив далеких от политики сельчан в «сотрудничестве с тиранией».
Стоит отметить, что никогда силы северокавказского сопротивления не прибегали ни к чему подобному. Даже при захвате школы в Беслане были выдвинуты конкретные требования; все террористические акты, совершенные группами, связанными с вооруженными силами подполья, были порождены внутренней логикой конфликта в том виде, как она воспринималась его участниками с той стороны, хотя для внешнего наблюдателя она несомненно покажется аморальной и античеловеческой; но при этом неизменным оставалось одно: человекоубийство само по себе никогда не было целью чеченских комбатантов. Так что зверства ВИГ лучше всего поддаются сравнению с преступлениями, совершенными группировками, подчинявшимися центральному правительству РФ; здесь-то мы действительно не увидим больших отличий.
По сути, резня в деревнях Райс и Бенталха и других населенных пунктах коренным образом изменила расстановку сил на внутриполитической арене Алжира. Вскоре ИАС активизировала военные действия против ВИГ, и будучи не в состоянии вести войну на два фронта, вместе с несколькими более мелкими группировками объявила об одностороннем прекращении боевых действий против правительственных сил с 1 октября 1997 года и о начале переговоров на предмет амнистии ее членов. В январе 2000 года ИАС окончательно самораспустилась.
Сама ВИГ не пережила последствий своих преступлений: в сентябре 1998 от нее откололась Салафистская группа проповеди и борьбы (СГПП, GSPC), которая сочла методы ВИГ неприемлемыми для исламского движения. После убийства в начале 2002 года Антара Зуабри остатки ВИГ потеряли способность к действию и были разгромлены. Боевики СГПП, подобно хариджитам, другим сторонникам такфира, правившим Магрибом за одиннадцать веков до этого, были вынуждены отойти в отдаленные пустынные местности, откуда откочевали еще дальше в малонаселенные районы Мали и других соседних стран, где встретили весьма недружелюбный прием у племен. В 2007 году те, кто выдает себя за представителей фактически прекратившей существование СГПП, заявили о расформировании этой группы и присоединении к структурам «Аль-Каиды».
Таким образом, с убийством Зуабри война в Алжире практически завершилась, спорадический характер отдельных террористических актов лишь подчеркивает это. Выставленные на общенациональный референдум новым президентом Абдельазизом Бутефликой (Abdelaziz Bouteflika) законы об амнистии бывшим боевикам, поддержанные большинством избирателей, дали этим людям возможность вернуться к мирной жизни и сыграли огромную роль в нормализации положения в этой североафриканской стране. Единственные темы публичных дебатов, которые так или иначе связаны с войной 1991 – 2002 годов, — влияние Мадани и других бывших лидеров ИФС на выработку некоторых законов (о запрете на ввоз в Алжир алкоголя и пр.) и негативные стороны амнистии, позволившие участникам самых гнусных преступлений избежать серьезного наказания, — сами по себе говорят, что период 1991 – 2002 годов уже воспринимается как тяжелое прошлое, которое необходимо преодолеть.
Однако преодолеть можно только то, что знаешь. С самого начала алжирской бойни наблюдателей не покидало ощущение, что радикальные исламисты фактически действуют в угоду наиболее жесткому крылу военной хунты: слишком красноречивым было совпадение «списков уничтожения» ВИГ со списками самых видных противников хунты из рядов интеллектуальной элиты. Сразу после резни в Райс и Бенталха алжирцы были шокированы сообщениями жителей деревень, переживших катастрофу и помогавших сотрудникам Amnesty International в проведении независимого расследования, гласившими, что из отделенных от места бойни всего несколькими сотнями метров военных городков, командование которых не могло не знать о происходящем, не было сделано ни одного выстрела и не было прислано ни единого солдата. Даже авторы, отнюдь не склонные видеть мир через призму теории заговоров, были вынуждены признать наличие каких-то контактов между людьми из ВИГ и военными.
В 2003 году бывший высокопоставленный сотрудник военной разведки Мохамед Самрауи выпустил в Париже книгу «Хроника кровавых лет» (Mohamed Samraoui,« Chronique des années de sang »,Paris, Denoël, 2003 ), в которой детально и на основании огромного массива документов прослеживаются эти связи. Самрауи не одинок в своих выводах, однако он идет дальше других исследователей, утверждая, что практически все лидеры алжирских исламистов были не более чем марионетками в руках военных и спецслужб.
Трудно согласиться или спорить с господином Самрауи, не обладая доступом к источникам, навсегда и очень надежно припрятанным теми, кому этого выгодно; однако представляется, что он упускает из виду такую мелочь как алжирский народ. Именно роль народа (фактически можно говорить о свершившейся в начале 1990-х в Алжире социальной революции, принявшей исламскую форму) и представляет собой фундаментальное отличие алжирской ситуации от северокавказской. Вне зависимости от того, в какой степени их действия направлялись извне, алжирские исламисты маргинализовали себя, фактически начав войну против собственных граждан. На Северном Кавказе мы видим обратную картину: структуры партизан могут принимать различные названия и менять флаги, но антиколониальная суть сопротивления остается неизменной. Пока народы региона лишены голоса, пока «президенты» северокавказских республик являются ставленниками Кремля не в публицистическом, а в строго юридическом смысле слова, пока зверства, о которых писала покойная Анна Политковская, продолжаются, моджахеды, какой бы идеологии они не придерживались, могут смело представлять себя борцами за народное дело: других нет. Тактика северокавказских партизан скорее напоминает действия ИАС, направлявшей острие террора против лиц, находящихся на службе у правительства, но отнюдь не ВИГ. Даже распространяемые ими листовки с требованиями закрыть «очаги разврата» на Северном Кавказе следует воспринимать как реализацию творческого наследия Мао Цзэдуна в плане методов партизанской войны: один из императивов для любого, кто ведет таковую, — постоянно создавать эффект присутствия, как бы говоря: «мы наблюдаем за вами».
К тому же в последних заявлениях лидеров северокавказских джихадистов ощутим отход от наметившейся было линии жесткого такфира. Во время недавней инспекционной поездки по базам моджахедов Докка Умаров – Абу-Усман, глава виртуального Кавказского эмирата, говорил о необходимости «разъяснительной и политической работы» среди населения, также призывал подчиненных «нести закон, порядок и справедливость, защищать людей от произвола кафиров (неверных – С.Д.) и муртадов (вероотступников – С.Д.)». Даже Анзор Астемиров – амир Сейфулла, главный идеолог эмирата, председатель шариатского суда и губернатор объединенной провинции Кабарда, Балкария и Карачай в квазигосударстве моджахедов, описывая убийство одного из высших чиновников МВД Кабардино-Балкарии, добавляет: «при проведении подобных операций мы стараемся избегать жертв среди мусульман. Если кто-то из верующих действительно пострадал, то мы приносим им свои извинения». Думаю, читатель согласится, что невозможно представить себе Антара Зуабри, даже в мыслях обращающегося в подобной тональности к согражданам, заранее приговоренным им к смерти как «гяуры».
Таким образом, отнюдь не моджахедам следует в первую очередь учиться на событиях в Алжире 1991 – 2002 годов. Алжир — это по большей части история не религиозного радикализма, но власти, изолировавшей себя от собственного народа. Алжир показал, что если система замкнута на себе, если она лишена «приводных ремней», таких как электоральная демократия в Европе или племенная солидарность в странах Персидского залива, то она крайне нестабильна и ненадежна: достаточно первого серьезного кризиса, чтобы авторитарный режим, выстраивавшийся десятилетиями, обрушился как карточный домик, увлекая за собой в пучину чудовищных потрясений всех граждан, до того считавших свое будущее гарантированным. Именно в этом кровавый урок Алжира.