«Сто дней» привычного кошмара
ЧЕЧНЯ, 23 июля, Caucasus Times — Грозный за последние полгода так изменился, что совсем не осталось ориентиров. Для человека, лишенного чувства направления, не отличающего юг от севера (если, конечно, речь не идет о новых кадыровских батальонах «Север» и «Юг»), алгоритм передвижения довольно своеобразен. Чтобы добраться до этого дома, нужно на автостанции сесть на маршрутку 111, проехать до центра, а потом еще минут 10, выйти около полуразрушенной изгороди, повернуть направо, а за домом с огромной пробоиной в фасаде — налево. Потом в сумерках, осторожно нащупывая дорогу, брести через бесконечную свалку, перепрыгивать через колдобины. И обязательно выйдешь к нужному подъезду.
Но забор куда-то делся, фасад залатали, свалку ликвидировали и даже положили асфальт. В маршрутке, сидя, как на иголках, поминутно дергаешь водителя: «Мне на Ипподромную, к девятиэтажкам. Это здесь, нет? Еще пара кварталов?» Потом на улице нервно спрашиваешь прохожих: «Дом, где на первом этаже пенсии и пособия выдают, не подскажите?» Название улицы, номер дома, подъезд — здесь ничего не значат. Люди их просто не идентифицируют.
Высотки сверкают свежей краской. Дорожки ровненькие — загляденье. Отстроена новенькая, с иголочки, небольшая мечеть с золоченым минаретом. Горят круглые фонари. И посреди двора — с ума сойти! — фонтан. Работающий, надо сказать, фонтан, увенчанный злобного вида орлом на огромном шаре. Ну, если фонтан щедро разбрызгивает струйки воды, наверное, и дома она, наконец, течет из крана. И может, даже починили лифт.
Нет, не починили, будь оно все неладно. Опять карабкаться на десятый этаж. Самое смешное, — раньше, до могучей реконструкции, лифт тут функционировал, пусть и с перебоями. Жильцы гордились — долгое время у них был единственный работающий лифт в городе. Но как только начался ремонт, лифт встал намертво. И стоит уже пять месяцев, как минимум. Ладно, не привыкать. Главное, воду-то точно включили. Как нет? Честное слово, нет? Значит, в фонтане есть, а в кране нет?..
Здешняя жизнь абсурдна до крайности. Помнится в январе тринадцатилетняя дочка подруги прибежала домой из школы в слезах — одноклассники отказывались признавать, что 2007 год — год свиньи, утверждали — «год коровы». Когда она продолжала настаивать, ей популярно объяснили, что у чеченцев года свиньи в принципе быть не может, ведь они мусульмане. Впрочем, сейчас концепция изменилась: в центре Грозного недалеко от недавно отстроенной громады дома печати сияет разноцветными лампочками надпись: «2007 год — год Рамзана Кадырова».
Знакомая тетка жалуется, что поверила в реконструкцию, купила и привинтила краны, душ, все на свете, а потом узнала от кого-то в администрации Грозного, что формально дом уже «сдали», ремонт окончен, и вообще, деньги, изначально выделенные на восстановление системы водоснабжения Грозного, потратили на постройку нового дома в центре города. А жилплощадь в этой роскошной новостройке продается по такой цене, что квартиры до сих пор не заселяются: местные «нувориши» предпочитают покупать дома в частном секторе, а кроме них никто не может себе позволить выложить столько денег. На осторожное предположение, что «источник» в министерстве мог и дезинформировать, и с — Божьей помощью — воду все же подключат со временем, женщина настаивает: «Что ты! Это очень надежный человек! Хороший человек, честный! Ее, вот, и из администрации недавно уволили. Такая не соврет!».
В маленьком сиротском приюте, куда друзья попросили передать мешок детской одежки, хозяйка укачивает на коленях шестимесячного светловолосого мальчика. У нее больше двадцати приемышей, а свои сыновья уже взрослые. И этот малыш такой крохотный, и так она с ним носится — все же родной внук, наверное. Оказывается, — нет, не внук. Просто пожалела, взяла к себе, хотя младенцы обычно в приют не попадают. Но тут случай безвыходный. Мальчик родился у четырнадцатилетней наркоманки, больной СПИДом. Правда, сам, слава Богу, здоровенький. Но все равно, кому он такой нужен?.ВИЧ-инфицированная наркоманка-малолетка с младенчиком? Проститутка. Это здесь, в Грозном? «Да нет, из горного села.» — «В горных селах такое тоже бывает?» — «Сейчас все бывает. Такая долгая война. Все традиции поломались. Дети слишком много смерти, грязи видели. Их ничего не удерживает. И рядом никого нет. Вот, и попадают в ситуации. Даже осуждать невозможно!» — «А что с этой девочкой теперь?» — «Да, кто ее знает?..»
Днем какая-то женщина, с которой столкнулась случайно, долго расспрашивала, а бывает ли так, чтобы молодых парней силовики снимали прямо с маршрутки, жестоко избивали, требовали информации о боевиках?
На слова «в принципе, возможно», просила привести конкретные примеры. Интересовалась: неужто люди об этом рискуют говорить? И, наконец, еще через час прошептала на ухо, что ее старшего сына с приятелем месяц назад вот так выдернули из маршрутки какие-то люди с автоматами, одетые в гражданское, и никто в переполненном микроавтобусе не рискнул вступиться. Да и неудивительно, — попробуй, рискни! Парней выволокли на дорогу, избивали ногами и прикладами, потом потащили к себе в машину, привезли на какую-то базу (судя по всему, в грозненский Отдел по борьбе с организованной преступностью), отмутузили до полусмерти, извлекли из загашника «адскую машинку» для пыток током и, примотав к ребятам провода, заставили подписать бумажку, что будут сотрудничать и стучать на своих знакомых. «Сын из дома месяц не выходит. Даже врачу показаться боится. Что же теперь делать?» А что делать — вывозить из Чечни как можно быстрее, лучше за границу. Ведь в покое уже не оставят. Мы сидим на бульварчике в кафе под полотняным тентом. Официантка в стильной, обтягивающей юбке приносит сок в высоких коктейльных бокалах. Несчастная мамаша тянет сок через «соломинку», обреченно кивает, в глазах страх.
В другом доме допоздна засиживаюсь за чаем. После дневной удушающей жары окунаешься в прохладный вечер как в благодать. Совсем затемно во двор входит смуглый, улыбчивый парень. Хозяйка вскакивает, проводит его внутрь. Вернувшись, смотрит виновато: «Он у себя не ночует, не может. Ну, ты ведь понимаешь, как бывает. А я его с детства знаю, не могу не впустить.» Боевик. Или — будущий боевик. Ребят берут в оборот, бьют отчаянно, потом выпускают в обмен на подписку о сотрудничестве с силовыми структурами. Какое-то время они просто прячутся, ночуют по друзьям и родственникам, дома появляются а потом понимают — выхода нет, либо «в лес», либо в стукачи, а может, и посадят лет на 15-20, какие-то знакомые уже сидят. Многие выбирают «лес». А ведь не трогали бы их, сидели бы спокойно по домам.
Вот и бывший ичкерийский министр обороны, а нынешний «кадыровский» парламентарий Магомед Хамбиев, — он, кстати, в том же кафе сидит в модных темных очках, ест мороженое — недавно на очередном парламентском совещании говорил, что, по непроверенным данным, с января по апрель этого года около трёхсот парней ушли к боевикам. Некоторым по 15-16 лет. Куда они идут, зачем? От боевиков мало что осталось. И горные села так перетрясли, что какие-то вовсе опустели, а из других произошел массовый исход. Как эти ребята выживут в подполье? Где возьмут еду, лекарства? Но им просто некуда деться. И уходят — в никуда.
Бульварчик — это не просто бульварчик, а «Сквер памяти погибших журналистов». Он упирается в недавно открытый обелиск из черного мрамора, на котором начертано белыми буквами «Журналистам, погибшим за свободу слова». Памятник открывал лично Рамзан Кадыров.
Портретами Кадырова забит весь город. Да что город — вся Чечня. Их можно условно разделить на три типа: «Рамзан и строительные работы», «Рамзан и дети» и «Рамзан с отцом, первым президентом республики, чью программу он и претворяет в жизнь».
Портретами дело не ограничивается. Есть еще многочисленные транспаранты, и на тех, что поновее, молодой президент называется уже не Рамзаном, а Кадыровым Р.А. Видимо, премьер-министра еще можно было называть по имени, но президент заслуживает большего. Так или иначе, от цветных изображений «хозяина» рябит в глазах.
Таксист на автостанции уверяет, что возил меня еще год назад. Может, и так. Дорога долгая, мужик разговорчивый. Вырулив на трассу и идя на обгон по встречной полосе, спрашивает, как идет работа, и что по нынешним временам говорит Кадыров. «Ну, Кадыров говорит, что Чечня под его руководством стала самым стабильным регионом на Северном Кавказе. Короче, полная стабилизация.» — «Стабилизация, — ухмыляется водитель, — а почему его структуры людей воруют? Что они, сами по себе это делают? Против его воли?».
Слово за слово, километр за километром. Дороги здесь построили — загляденье. Лучше, чем в Москве. Ехать одно удовольствие. Таксист рассказывает, как неделю назад в селе Танги-Чу жена пастуха несла мужу обед. Ехала мимо «девяносто девятая», остановилась, выскочили кадыровские мальчики при оружии, затащили бабу в машину. Сутки продержали с себя на базе, насиловали «хором», а потом выкинули на окраине селе. И ведь кто-то мимо шел, когда ее забирали. Видел их в лицо. Ничего не боятся. Знают, их за это не накажут. «Но такое не забывается, — объясняет таксист — знаешь, сейчас сообщают того милиционера убили этого. И иногда это кровники делают. Большинство, ждет, конечно, лучших времен, терпит, но некоторым невмоготу. Подкарауливают, если, там, один куда-то вышел. Хотя эти отморозки по одному стараются не ходить».
Теоретически «кадыровцы» озадачены борьбой с боевиками. Но, со слов их лидера, боевиков уже почти не осталось. Хотя этим летом, как и предыдущим, то здесь, то там взрывают фугасы и отстреливают силовиков.
Вот сейчас проезжаем серноводский перекресток, — буквально прошлой ночью здесь была перестрелка между милицией и боевиками, несколько погибших.
Существует реальность, параллельная реконструкции. Сегодня ее положено не замечать. Это и активность боевиков, и преследования их родственников силовыми структурами.
Тридцатилетняя Мадина Сериева живет в селе Белгатой, небольшом и не особо приметном. И у самой Мадины была обычная жизнь, обычная семья. В 1997 году вышла замуж за Хасанбека Ахмадова, родила трех мальчишек. Война, конечно, но как-то жили. Правда, в 2000 году ее брат Сарали подорвался на мине, лишился руки, а еще через пару лет пропал при зачистке. А мать Мадины, Белкис, в 2002-ом погибла под руинами собственного дома — в дом попал артиллерийский снаряд, выпущенный со стороны воинской части, дислоцирующейся возле Шали. Но нет такой семьи, которую бы не затронула война, что тут скажешь. Только вот в 2003-м силовики взялись за мужа Мадины.
Дело, собственно, было не в самом Хасанбеке. Но вот брат его старший, Саламбек. Он в первую кампанию воевал. Во второй не участвовал уже — хватило ему с лихвой. Но военные не оставляли в покое: забирали, избивали, говорили, не верят, что он с боевиками не связан. И к осени 2003-го надоело ему все это. Ушел из дома, оставив записку, что издевательств терпеть больше не может, да и за семью боится. Тогда силовые структуры, — и российские, и чеченские, — взялись за его братьев. Требовали, чтобы те сдали Саламбека.
Весной 2005 года Хасанбека Ахмадова увели из дома очередные «неизвестные вооруженные люди в масках и камуфляже», а тремя днями позже односельчане нашли его в лесу избитым до полусмерти. Когда немного пришел в себя, рассказал, что били страшно и пытали током. А еще говорили, что если не приведет брата до конца мая — заберут и жену, и детей. Ждать Хасанбек не стал — взял Мадину с мальчиками и уехал из Чечни.
Но в феврале 2006-го еще какие-то «неизвестные сотрудники» забрали его братьев Данильбека и Заурбека, отвезли в тайную тюрьму в поселке Ойсхара Гудермесского района. Четыре дня пытали, говорили, что убьют, если Хасанбек за ними не явится и не ответит на все вопросы. А потом Данильбека отпустили, а Заурбека оставили в заложниках.
Пришлось Хасанбеку вернуться. Он сразу, не заходя домой, отправился в Ойсхару. Его долго допрашивали, но к вечеру отпустили вместе с Заурбеком. Братья разъехались по домам, но Хасанбек даже поужинать не успел — возле дома его ждали сотрудники Оперативно-розыскного бюро 2. Целая толпа — на пяти машинах приехали. Отвезли к себе в Грозный, держали 22 дня, пытали. Только эти сотрудники уже не старшим братом интересовались, а хотели, чтобы Хасанбек оговорил своего односельчанина, Али Течиева, обвинил его в каких-то подрывах. А он с этим Течиевым и знаком-то не был, грех на душу брать не хотел. На себя в результате дал показания — мол, каким-то боевикам в чем-то содействовал, но про Течиева ни слова не подписал. В мае 2006-го суд приговорил его к шести месяцам заключения. С учетом времени, проведенного до суда в ОРБ, а потом в СИЗО, домой Хасанбек вернулся уже в начале августа. И надеялся, что, наконец, оставят в покое.
Не тут-то было. Домой опять стали заваливаться «неизвестные сотрудники», спрашивать то про Саламбека, то про Течиева. А у Хасанбека после всех радостей общения со структурами здоровье стало совсем никуда: один сердечный приступ за другим. Вот и умер от разрыва сердца в октябре 2006-ого. Мадина осталась одна с детьми и старой свекровью.
Вроде бы, что с женщины взять. Но кому-то в «структурах», видать, хотелось заработать лишнюю «звездочку», организовав сдачу «матерого боевика». Стали к ней приходить «сотрудники», и всегда по ночам. Орали, пугали детей, угрожали оружием. Не верили, что ничего Мадина про Саламбека не знает, и привести его не смогла бы, даже если бы очень хотела. Она все пыталась их уговорить, чтобы хоть по ночам не врывались — ведь все же чеченцы, должны понимать, что нельзя, непристойно заходить в дом, где одни женщины. Те только издевались — «Это мы проверяем, с кем ты по ночам спишь!». Последний раз вообще в два часа ночи вломились. Совсем недавно — 18 июля. И конца этому не видно.
Несколькими днями ранее в Гудермесе планировалось пышное празденство по поводу «ста дней» президентства Рамзана Кадыдрова. Приглашались чиновники, журналисты. В торжественной части должен был выступить с речами весь чеченский официоз, а потом — на закуску — «звёзды чеченской и российской эстрады. В последний момент праздник неожиданно отменили (ходят слухи, что двенадцатилетний племянник президента попал в страшную аварию, не совладав с управлением дядиного джипа), но на стенах домов и заборах красуются бесчисленные плакаты, а на трассе натянуты яркие транспаранты — «100 дней — сотни добрых дел!».
